Нерда не могла скрыть своего отвращения:
— Если ему удастся избавиться от Дэва, то, по его разумению, он сможет надеяться, что рано или поздно Милисса согласится принять его покровительство.
— Так вы полагаете, что он будет теперь упорствовать в своих обвинениях против Дэва?
— Ваши слова никак на него не повлияли, — пожала плечами Нерда. — Собственно говоря, чему тут удивляться: ведь он же самый что ни на есть дремучий джейсам!
В течение всего процесса Дэв оставался совершенно безучастным. Выделенный по указанию Рокуэла адвокат даже не сумел убедить его выступить в свою защиту.
Его признали виновным в шпионаже в пользу чужого мира и приговорили к высшей мере наказания путем усекновения головы.
6
Вертолет Рокуэла совершил посадку в середине громадного тюремного комплекса, на том месте, где традиционно казнили осужденных. Сюда уже съехалась вся джейнийская знать, подняв невообразимый шум и гам, порой прерываемый лишь пронзительным разбойничьим посвистом. Каждый джейсам азартно спорил, заключая пари насчет своих шансов попасть по жребию в число счастливчиков, которым будет поручено привести смертный приговор в исполнение.
Рокуэл пробрался сквозь эту толпу кандидатов в палачи, отмечая, что со всех сторон в его адрес слышались упреки в том, что число смертников в последнее время постоянно снижается. Подойдя к огороженной канатами зоне, где столпились жертвы, он понял причину этих сетований нобилей. В загоне для осужденных находилось менее сотни джейсамов плюс Дэв, а также четыре женщины, в то время как в прошлом там зачастую набивалось до пятисот.
Грубо говоря, на тысячу восемьсот молодых, полных нетерпения приступить к делу джейсамов-нобилей приходилось около сотни голов.
Рокуэлу представили список подлежащих казни. Он просмотрел его, не проронив ни слова. Но его внимание привлекли две фамилии. То были два инженера. Он насупился и повернулся к Джайеру:
— Как получилось, что стоящие джейнийцы, вроде этих двух, попали в этот список?
Джайер в порядке предостережения поднял руку.
— Ваше Величество, — подчеркнуто официально ответил он, — я вынужден обратить ваше внимание на тот прискорбный факт, что вы нарушаете процедуру, установленную новым законом. Согласно его положениям, король отныне не имеет права лично заниматься персональными случаями. В качестве премьер-министра я буду консультироваться с вами и выслушивать ваше мнение. Возможно, что по отдельным делам — но это не будет носить систематического характера — я попрошу вас помиловать того или иного из осужденных. Будьте любезны, передайте мне список.
Почувствовав какое-то опустошение в душе, Рокуэл протянул документ. В его намерение входило спасти Дэва, и он надеялся, что, опираясь на прецеденты прошлого, сумеет это сделать силой своей верховной власти. Краешком глаза он подметил, как ехидно ухмыльнулся Джайер.
— А в отношении заданного вами конкретного вопроса, сир, я отвечу вам следующее, — проговорил слегка насмешливым тоном глава клана Дорришей. — Новые нормы устанавливают, что все жители Джейны равны перед законом, подчиняются ему и несут равную ответственность за его нарушение. Эти двое совершили убийство. Они предстали перед судом. Приговор был предопределен степенью тяжести их преступления.
— Ясно, — буркнул Рокуэл.
Но всего яснее для него было то, что эта буйная толпа была единодушно настроена против Дэва и что у него не было никаких шансов спасти землянина.
— Не желаете ли вы, чтобы я пригласил этих двух инженеров и вы имели бы возможность сами задать им вопросы? — предложил Джайер.
Сказано это было сладко-искушающим тоном. Премьер-министр чувствовал себя полностью хозяином положения и был готов до конца играть в конституционную монархию. Похоже, она целиком отвечала его интересам.
Рокуэл молча кивнул.
Пока отыскивали этих двух джейсамов в толпе осужденных, он внутренне настроил себя на то, чтобы строго придерживаться старого испытанного метода: зараз заниматься не более чем одним делом. Тем самым ему удалось отодвинуть на время свою обеспокоенность судьбой землянина на второй план и всецело сосредоточить внимание на текущих делах.
Сцена, которую он сейчас наблюдал, ярко, хотя почти в карикатурном свете, отражала сегодняшнюю Джейну. Шуршащие одеяния нобилей развевались на ветру подобно непрерывно меняющему свои оттенки океану. Их красноватые головы ровно выстраивались над стеной волнами многоцветного шелка. Тысяча восемьсот похожих друг на друг голов, которые довольно причудливым образом создавали образ красоты в ее чистом виде.
Но то была красота хищного животного, горделивого, дерзкого, могучего и неукротимого. Все дышало природной первозданностью. Примитивные импульсы, толкавшие их в разнузданном порыве ярости на нескончаемые проявления насилия, диктовались не менее примитивными потребностями. И это была их правда, их действительность, никем не оспаривавшаяся на Джейне до того, пока туда не явились Дэв и Милисса и не стали принуждать к самоконтролю всю эту иерархию, жившую по кровавому закону сверхкульта мужского начала.
“Все происходящее в настоящую минуту, — подумалось Рокуэлу, — это финал целой эпохи. В этих тысяча восьмистах головах воплощен сейчас бесповоротный закат эры феодализма”.
Это должно было отмереть, слов нет. Но как?
К Джайеру подвели двух осужденных инженеров, что прервало размышления Рокуэла. Глава клана Дорришей вопросительно взглянул на него, и он подошел к смертникам. Мгновение спустя Рокуэл столкнулся с суровой действительностью.
В течение многих лет к ученым, инженерам и техникам в судах Джейны подходили с особой меркой. Хотя они не признавались, как нобили, стоящими выше законов, тем не менее пользовались привилегированным статусом. Было принято считать, что высококлассный инженер “стоил” столько же, сколько двадцать простолюдинов. Наличие диплома о высшем образовании повышало его вес до пятидесяти ординарных джейнийцев. Самый низкий коэффициент соответствовал десяти. Для техников отсчет начинался с двух и доходил до девяти. Такая градация означала, что если, например, “двадцатибалльный” инженер убивал обычного, без какой-либо профессиональной квалификации, джейнийца, то приговор ему соответственно равнялся двадцатой части положенного для такого случая, то есть сводился обычно к наложению штрафа. Высшую меру он получал только тогда, когда его жертвой становилась равноценная ему “двадцатка”.
Заговорил Джайер:
— Сир, перед вами те самые двое, историей которых вы изволили заинтересоваться. Лично я не вижу, что в новом законодательстве позволило бы нам изменить их участь.
Рокуэл подумал то же самое, но промолчал. Он взглянул на инженеров, которых ему представили как тянувших один на “пятнадцать”, второй — на “десятку”. Когда первому вытащили изо рта кляп, он шумно вознегодовал, что убил всего-навсего какую-то “тройку”, благо тот осмелился вести себя по отношению к нему вызывающе, что, естественно, привело его в бешенство. “Десятка” же вообще убил “единичку”, причем без всякого повода, просто так, в приступе типичной для джейсамов ярости.
Ничто в их поступках не оправдывало бы проявления милосердия. Новый закон был обязан доказать свою беспристрастность. Просто им не повезло, что они оказались первыми, на ком проявлялся этот принцип.
Рокуэл кивнул, и Джайер приказал поставить кляпы на место. Затем громко и отчетливо объявил, что приговор утвержден окончательно.
Почти тотчас же приступили к жеребьевке на предмет выявления тех нобилей, которым надлежало привести его в исполнение. Сквозь сетования неудачников вперед, зубоскаля, протиснулись те двое, кого указал перст судьбы. Выхватив мечи, они синхронно молодецки хрястнули по возложенным на плаху головам.
И промахнулись.
Из глоток нобилей-зрителей единодушно вырвался вопль удивления.
А Рокуэл в это время отчаянно сопротивлялся какой-то неведомой силе, обрушившейся лично на него.