Рау принес угля, добавил в печку и тихо вышел.
О стекла окон теперь ударялись капли косого дождя. На верстатке Блюменфельда глухо постукивали литеры. Поскрипывало перо под нажимом руки Владимира Ильича, выводившего букву за буквой.
- Вот и все! - воскликнул наборщик, отходя от реала.
- Можете начинать передовую. - Ульянов, полуобернувшись, протянул ему первые листы.
Взглянув на прямые четкие строки, Блюменфельд сказал:
- Вы напрасно так тщательно. Будто для молодого наборщика. Я привык ко всяким почеркам. Даже Аксельрода читаю.
- Ну уж если Павла Борисовича разбираете, тогда я спокоен. А у меня уже остаются последние строчки.
Наборщик не отходил от бюро, и Владимир Ильич спросил:
- Вы еще что-то хотите сказать?
- Все то же. - Голос Блюменфельда звучал упрямо. - Для себя я закажу два чемодана.
Ульянов встал, одной рукой взял его за лямку фартука, тепло посмотрел в глаза:
- Понимаю. Все понимаю, дорогой мой россиянин. И я бы тоже поехал с первым номером, но... Приходится удерживать себя. - Слегка дернул лямку. Кто же будет набирать второй номер? Кто?
- Я, Вл... Я, геноссе Мейер, - поправился Блюменфельд.
- А ваша оговорка, между прочим, свидетельствует о недостаточной конспиративности. Да, да.
- Это от волнения. А о наборе вы не тревожьтесь: я быстро вернусь. Довезу, посмотрю, с каким огоньком в глазах будут читать наши рабочие...
- Вот это всего важнее. Что будут говорить рабочие - расскажете мне потом. Но поедете со вторым номером. Да, да. Только со вторым. Потерпите. - Владимир Ильич кивнул на печатную машину. - Постараемся сделать через месяц. Не позднее. Договорились?
- Ну хотя бы... А этот как же?
- Повезет один латыш. Студент. Фамилия его Ролау. Запомните. А отдельные экземпляры, как договорились, отправим в переплетах книг.
Недовольно хмыкнув, Блюменфельд пошел к реалу.
Владимир Ильич снова сел на свое место, и перо побежало по бумаге с обычной быстротой:
"Перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящие лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмем ее, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию, к которой потянется все, что есть в России живого и честного".
Вот и последний лист передовой готов для набора, и Владимир Ильич, взволнованный и сияющий, как перед большим праздником, отнес его наборщику:
- Теперь дело за вами.
- Можете спокойно ложиться спать, - сказал Блюменфельд все с той же ноткой самоуверенности. - Корректура пусть вас не волнует. Еще не было случая...
- Помню, помню, - прервал Владимир Ильич. - И хочу верить в вашу типографскую непогрешимость.
4
Утро было такое же серое, как в предыдущие дни. Окна сверху донизу заплаканные.
В тесной типографии зажгли керосиновые лампы.
Настала долгожданная минута: Ульянов, Блюменфельд и типограф Рау стояли у машины, считавшейся скоропечатной. Дюжий вертельщик поплевал на руки, взялся за крюк, деревянное цевье которого было до блеска отшлифовано жесткой кожей натруженных ладоней; и, напрягая мускулы, повернул большое колесо машины; заскрежетали шестерни, пришли в движение печатные валы, запахло типографской краской, и влажный газетный лист лег на нетерпеливые руки Владимира Ильича. Есть газета! Есть! Сбылась долгожданная мечта!
Рау и Блюменфельд заглянули с боков. Отлично оттиснулось клише: в середине крупно "Искра", ниже под чертой "No 1, декабрь 1900 года", слева: "Российская социал-демократическая рабочая партия", справа: "Из искры возгорится пламя!" Ответ декабристов Пушкину". Все четко. Все хорошо. А текст... Пожалуй, надо кое-где еще приправить, и Рау вместе с печатником склонился над вторым оттиском.
А Владимир Ильич, хотя внутренняя сторона еще не была оттиснута, вложил в середину лист, напечатанный ранее, и, окинув газету восторженным взглядом, обнял Блюменфельда за плечи, пожал руку Герману Рау, печатнику и вертельщику:
- Данкэ! Данкэ! Данкэ! - едва удержался, чтобы не добавить по-русски: "От всего сердца! От всех российских социал-демократов. От всех марксистов!"
Пройдет какая-нибудь неделя, и новорожденную вот так же будут держать в руках Лепешинский в Пскове, Бабушкин в Иваново-Вознесенске... Глаша Окулова перешлет в свою родную Сибирь... И у всех будет праздник. А для него праздник уже начался. Завтра будут оттиснуты последние полосы.
День рождения газеты запомнится на всю жизнь!
Главное - поскорее переслать "Искру" в Питер Степану Радченко. Ему там очень трудно. Творятся нетерпимые глупости: у рабочих - своя организация, у интеллигентов - своя. В "Союзе борьбы" верховодят "экономисты". "Искра" для них - удар, нашим - подмога в борьбе.
Легким и быстрым шагом Владимир Ильич прошел к редакторскому бюро, зажег лампу под жемчужным абажуром, сел и, как по лесенке, побежал глазами по строчкам первой колонки, чем ниже, тем быстрее и быстрее. Но в середине второй колонки вдруг споткнулся, брови сурово сдвинулись над переносьем, сжатые кулаки опустились на стол.
- Послушайте, геноссе Блюм, что вы наделали?!
- Что, что? - Наборщик всполошенно бросился к нему. - Что там такое? Неужели?..
Острая обида, - первый блин комом! - необычайно взволновала Владимира Ильича. Вскочив на ноги, он ткнул пальцем во второй абзац средней колонки:
- Читайте. Вот отсюда. Читайте вслух.
- "Отодвигают ее..."
- Вы тут сразу проглотили две буквы. Смотрите в оригинале: "Отодвигают же..." Так? Первая погрешность, с которой нельзя примириться. Читайте дальше.
- "Отодвигают эту задачу, во-вторых..."
- А где "во-первых"?
У Блюменфельда щеки стали пунцовыми. Перед другим редактором он бы вспылил: "Не такая уж это крупная... И с кем не бывает...", но сейчас у него перехватило горло, и он чуть слышно проронил:
- Наверно, можно... сократить где-нибудь.
- Ни одной буквы, ни одной запятой! Извольте найти выход из положения...
Рау, принявший случившееся близко к сердцу, поспешил к ним с оттиском последней страницы:
- Мне думается, легче всего сократить вот здесь, а в самом конце полосы поставить поправку.