"Подольше бы не узнали Володя и Наденька. Будут волноваться. За узников и за меня. А волнений им там, в Женеве, и без того достаточно. Да. Но скрывать от них нельзя. Они должны знать все. Может, и мне что-нибудь подскажут. Главное - как облегчить участь заключенных, как добиться их освобождения. А сейчас..."
Мария Александровна обвела взглядом комнату и начала собирать с полу все раскиданное жандармами.
2
- "Почем рога маралов?", "Почем рога маралов?" - шепотом повторяла Ольга Борисовна, хотя кошевку на снежных ухабах кидало из стороны в сторону.
Оленька, закутанная в косулью доху, тронула ее лицо варежкой, будто хотела стереть с губ непонятную торжествующую улыбку.
- Мамочка, ты опять про рога... Какие они?
- Большущие! Оленьи!..
- А где?
- В папкиной телеграмме!
Матери хотелось и с ямщиком поделиться радостью: она наняла его только потому, что пришла эта телеграмма с вопросом о нынешней цене маральих пантов, которые спиливают для лекарства.
...Деньги на побег Лепешинского передали Ольге Борисовне еще в Питере, и она зашила их в лифчик.
В Минусинске ее Пантелеймоша ждал только доброго санного пути, по которому - они по опыту знали - ямщики на резвых конях, меняемых на каждом станке, домчат до железной дороги за каких-нибудь двое суток.
Вот уже и паспорт готов. Теперь он минусинский мещанин Быков. И бобровая шапка куплена. И новый воротник к пальто пришит. Солидный будет путник. Дело только за снегом.
Когда мороз надежно заковал Енисей в ледяную броню, Пантелеймоша, загримированный под тяжело больного - с раскрасневшимися щеками и синими полосками возле ресниц как бы ввалившихся глаз, улегся в постель. Его лоб до самых бровей прикрывал мокрый платок. Был день получки пособия, и он попросил сходить в полицию, заявить о болезни и поплакаться о деньгах: не осталось ни гроша, хлеба не на что купить. Надзиратель принес пособие, убедился, что больной дышит прерывисто и хрипло постанывает, получил полтину на чай и, пожелав скорого выздоровления, удалился.
Она, Ольга, несколько дней на виду у хозяйки гостиницы и коридорного выносила ночной горшок, требовала на кухне ледяной воды для компрессов, отправляла посыльного в аптеку за порошками, прописанными знакомым доктором, и не впускала в комнату надзирателя:
- Ради бога, не тревожьте больного. Он только-только заснул...
А "больной" тем временем мог уже домчаться до Ачинска и сесть в вагон сибирского экспресса.
Послушная Оленька, завидев надзирателя на нижнем этаже, бежала по лестнице к поварихе и кричала во весь голосок:
- Опять котлеты твердые... Папа болен, есть их не может... Дайте манной каши...
Когда скрывать побег было уже невозможно, нагрянули жандармы.
- Где ваш муж?
- Уехал в Томск. Два дня назад.
- Сбежал?! Да за самовольную отлучку его...
- Не мог же он здесь ждать смерти. Там ему сделают срочную операцию.
- Вы ответите по закону. За содействие побегу.
- Что же я, женщина, могла поделать?
Начались тревожные дни и ночи. Где Пантелеймон? Что с ним?.. Вдруг да словили?.. Не миновать восьми лет Дальнего Севера.
А что будет с ней? Уволокут в тюрьму?.. Но у нее же малолетняя...
И только на девятнадцатый день эта телеграмма! Ее принес ссыльнопоселенец Орочко. Прочитала: "Почем рога маралов?" - и закружилась по комнате, в обе щеки расцеловала старого, густобородого народоправца. Пантелеймон уже в безопасности! Благополучно перешел границу...
Да и сейчас готова крикнуть так, чтобы услышал Енисей подо льдом: "Почем рога маралов?" Вскочить, потоптаться в пляске... Нельзя. Не мудрено и вывалиться из кошевки. Вон как кидает ее с тороса на торос!
- А помните, - заговорила с ямщиком, - как мчали моего мужа? По рекомендации Екатерины Никифоровны Окуловой...
- Как не помнить? - Ямщик на секунду повернул лицо, мохнатой рукавицей сбил иней с бороды. - Окуловских знакомцев завсегда уважим. Муженька вашего домчал до станка середь ночи, ишо первы петухи не пели!
И гикнул:
- Эй, залеточки!.. Мила-аи!..
Кони рванули к берегу, на котором темнел густой кедрач с лохматыми ветками, поникшими под нависшим снегом.
Ольга Борисовна, как бы вдавленная в полумягкую спинку кошевы, обхватила Оленьку, прижала к груди.
- Папка-то ждет-поджидает нас!..
- Где он? Далеко?
- Очень далеко - в Швейцарии! Одно лето жили там с тобой. Помнишь? Горы, голубое озеро, лебеди... К Новому году, бог даст, приедем!..
3
В новогодний вечер в женевском театре шла опера "Кармен". Лепешинский принес Ульяновым билеты, сказал:
- С нами будет Циля Зеликсон. Не возражаете?
- Я всегда рада видеть Цецилию, - отозвалась Надежда Константиновна, отсчитывая деньги за билеты, взглянула на мужа. - Ты, Володя, согласен?
- Циля приятная собеседница, - сказал Владимир Ильич и, усмешливо прищурившись, повернулся к Пантелеймону Николаевичу: - Только не затеется ли дискуссия?
- Ни боже мой! - Лепешинский прижал руки к груди. - Я же не отступал... Это меня на время, как недальновидного отрока, бес попутал.
- Догадываюсь - лохматый, истеричный... - захохотал Ленин. - С ним теперь надо быть настороже. Как при переходе границы.
- Гораздо хуже. На границе хватают, но не совращают...
...От Минусинска до Ачинска - четыреста двадцать верст - Лепешинский домчался за сорок часов и, прежде чем начались поиски беглеца, затерялся среди пассажиров. В декабре он был уже вблизи границы. В захудалой корчме юркому контрабандисту с рыжими пейсами вручил красненькую, и тот вместе с другими беглецами на рассвете привел к пограничной речке. Лепешинский напомнил об уговоре: за десятку - по мосту. Контрабандист, не дослушав, скомандовал:
- Гей, приподымайте полы шуб - и за мной! Тут неглубоко. Только не отставать!
На западном берегу пришлось в кустах снимать белье и выкручивать воду. Боялся простуды, воспаления легких... К счастью, тревога миновала. Добрался до Женевы. Помнил единственный адрес - Плеханова, у которого был два года назад.
Георгий Валентинович обрадовался гостю из России. Отпивая маленькими глотками кофе, расспрашивал, кто там, на родине, за меньшевиков. Лепешинский только пожимал плечами да разводил руками.