Вышел незнакомый человек. Удлиненное лицо с незаметными скулами, серо-синие глаза, черные кудерьки на высоком лбу, аккуратно подстриженная бородка... Фрак, словно сшитый не по мерке, висел на его плечах. За незнакомцем - Василий Иванович. Стройный, элегантный, радостный.
- О-о, Алексей Максимович! Я несказанно счастлив видеть вас под Новый год! Вы как новорожденный месяц в ясном небе!.. Да, - спохватившись, придержал своего спутника за рукав, - познакомьтесь. Это Иван Сергеевич... Полетаев, - с заминкой припомнил новую фамилию, - наш добрый гость. А это...
- Горького и представлять не надо, - улыбнулся гость Качалова, названный Иваном Сергеевичем, и долго не отпускал руку писателя. - Я поклонник вашего таланта. С ваших первых строк. С "Макара Чудры". Как многие, восхищен "Буревестником". Уж очень он ко времени.
- Рад, что ко-о времени...
Услышав приятный сердцу нижегородский говор, Мария Федоровна встрепенулась и широко распахнула дверь.
- Кого я вижу! Вот нежданный!.. Хотя нет, долгожданный и самый желанный гость.
Поспешно поклонившись собеседникам, Горький шагнул через порог и обеими руками схватил вдруг запламеневшую руку Андреевой, а та, зардевшись, продолжала жарким голосом:
- Не то говорю... Не гость, родной те-а-тру человек.
- Только те-а-тру, а...
- А я не составлю исключения...
Горький, кивнув головой на дверь, спросил, кто этот Полетаев, с которым его познакомил Качалов.
- А вы не узнали?! Мне почему-то казалось, что видались с ним в нашей квартире.
- Никогда в жизни. Память на лица у меня неплохая.
- Хорошо, что ничего не приметили.
- Только то, что он не Полетаев.
- Не в этом дело. Он загримированный. Правда, удачно? Я узнала бы его только по глазам. Вот фрак великоват - не могли подобрать другого.
- Вы меня заинтриговали. Если не тайна...
- От вас, милый друг, у меня давно нет тайн. - Мария Федоровна, приятно пощекотав пышными волосами щеку Горького, шепнула: - "Искра" к нам в первый год шла через него. Это, - понизила шепот, - наш Грач, Бауман.
Вот как! Вот где свела судьба с одним из тех редчайших смельчаков, которым удалось из киевской тюрьмы бежать за границу. К Ленину! А теперь, значит, снова от него сюда. Конечно, для подпольной партийной работы.
Андреева подтвердила:
- Ему поручено создать здесь Северное бюро ЦК. Наше, большевистское! И он уже действует. Но вот беда, - "гончие" напали на след. На рождестве я прятала его у себя в бельевом шкафу. А сегодня опять тащились за ним. Едва успел укрыться здесь.
"Так вот он какой, Грач! С высоким полетом! Из буревестников! - думал Горький. - Жаль, что цензурные башибузуки не пропустят о таких героях ни строчки. А порасспрашивать его следует. Хотя бы только о побеге".
- Иван Сергеевич будет встречать с нами Новый год, - сказала вслух Мария Федоровна. - А той порой, - снова перешла на шепот, - что-нибудь придумаем. Можно считать, что он уже спасен... Да вы садитесь. Рассказывайте. Выкладывайте свои новости. Что написано? Хочу знать первая.
- Да есть тут... - Горький поплотнее прикрыл дверь. - Привез вам одну маленькую штуковину...
- Рассказ?
- Даже не знаю. Рассказ не рассказ, а что уж вылилось из души...
Из брючного кармана достал листы линованной бумаги, сложенные вчетверо, и, подавая, вдруг потупил глаза.
- Вы уж не судите... строго.
Мария Федоровна села на стул перед зеркальным трельяжем и, развернув листы, вслух прочитала заглавие:
- "Человек". Интересно.
И впопыхах, будто ей с секунды на секунду могли помешать, полетела глазами по строчкам, перескакивая с одной на другую:
- "В часы усталости духа... я вызываю пред собой величественный образ Человека.
Человек! Точно солнце рождается в груди моей, и в ярком свете его, необъятный, как мир, медленно шествует - вперед! и - выше! трагически прекрасный Человек!
Идет он, орошая кровью сердца свой трудный, одинокий..."
- Почему Человек одинокий? - кинула глаза на автора, который сидел неподалеку и мял обвисшие усы.
- Так уж получилось... Человек и Мысль, спутница всей жизни, его свободная подруга.
- Сво-бод-ная, - повторила Мария Федоровна, снова уткнувшись в исписанный лист. - Это хорошо! - И опять, дыша глубоко и взволнованно, повернулась грудью к Горькому. - Ритмическая проза. Я бы сказала, поэма в прозе. Теб... - Поспешно понравилась: - Вам всегда это удавалось.
Она перевертывала страницу за страницей и не слышала, как Горький прошептал:
- Я покурю... за дверью.
Вот и последние строки: "...Человеку нет конца пути! Так шествует мятежный Человек - вперед! и - выше! все - вперед! и - выше!"
Мятежный - он сам. Идет все вперед, все выше и выше.
И вдруг ахнула - чуть ниже текста была приписка:
"Кладу эту вещь к Вашим ногам - каждая строка ее кусочек моего сердца. Крепкое оно было, сердчишко, а сейчас - Вы можете приказать вырезать из него каблучки к туфелькам своим, и я только был бы счастлив этим!"
Кровь прихлынула к лицу, обожгла щеки, дрожащие пальцы прижали лист к груди, и на стекло, которым был покрыт гримировальный столик, посыпались слезы. Долгожданное счастье, казавшееся зыбким миражем в пустыне Жизни, переполнило грудь. Не утирая слез, повернулась к стулу, где он сидел. Стул был пуст.
"Ушел!.. Неужели не чувствовал?.. Неужели боялся, что я не приму этих суматошных слов?.. Чудачок! Сердце на каблучки?! Да оно же, его большое сердце, нужно мне живое. И навсегда. - Взглянула на строчки, слегка расплывшиеся от слез. - "...к Вашим ногам". Почему не "к твоим"? Не решился одним махом разорвать ту невидимую преграду, которая до сих пор отделяла его от "чужой жены". Фу-у, какое противное слово! Буду, буду е г о женой. Пусть невенчаной, а женой. Для его и моего счастья. Для его работы. От меня отвернутся знакомые? Пусть отвертываются. Не нужны мне такие знакомые. Перед всеми ханжами пройду с гордо поднятой головой, "свободная подруга Челове...".
В дверь постучали. Мария Федоровна, поморщившись, откликнулась:
- Одну минуту. - Уронила лист на столик, встала, утерла слезы. Войдите.
Вошел Савва, увидев влажные от слез, раскрасневшиеся щеки, извинился: