- Ну что же... - Лепешинский почесал в бороде, а Бонч поспешил поддержать Ленина:
- Да, пожалуй... - И принялся рассказывать: - Я... да не только я, но и другие большевики советуют автору перерисовать литографскими чернилами и напечатать тысячи две... Может, и больше.
- Узнаю издателя! - улыбнулся Ленин. И опять к Лепешинскому: - И это обязывает умолчать...
- Бог с ним, с кефиром, - вздохнул Пантелеймон Николаевич. Припомнил поговорку Аксельрода: - Напишу так: "Я это предвидел..."
И все расхохотались.
Жалея старого человека, бывшего единомышленника, они, понятно, не знали, что в те дни Аксельрод с удовольствием читал и перечитывал письмо своего давнего друга Потресова, который спешил порадовать полученной от Каутского грозной статьей против большевиков для их меньшевистской "Искры". "Итак, - писал Потресов, - первая бомба отлита и - с божьей помощью - Ленин взлетит на воздух. Я придавал бы очень большое значение тому, чтобы был выработан общий план кампании против Ленина, - взрывать его, так взрывать до конца, методически и планомерно". И сам задумывался: "Как бить Ленина, вот вопрос".
Оленька все еще кружилась возле них с книжкой в руке. Мать отняла у нее сказки и повела к кухонному столу.
- Помогай раскатывать сочни. Учись. И вы, - оглянулась на трех собеседников. - Кто умеет... И у кого есть время... Пельменей-то надо много. Сбрасывайте пиджаки и...
Лепешинский уже засучивал рукава. Бонч, поправляя очки, сказал, что сходит за женой - пусть та перенимает пельменную премудрость. Ленин, отходя к стеллажу с книгами, извинился:
- Одну минуту, я только посмотрю, чем Владимир Дмитриевич пополнил нашу библиотеку.
2
К путешествию все готово. Елизавету Васильевну, тосковавшую по родине, проводили в Питер. Квартиру освободили, - осенью найдут другую, поближе к центру Женевы. Рюкзаки заполнили до самых завязок. Прихватили с собой путеводитель Бедекера, несколько литературных новинок и толстенный французский словарь. Надежда положила также французскую книгу, перевод которой ждало издательство.
- На досуге, может быть, переведу хотя бы два-три десятка страниц.
- На досуге? - скептически улыбнулся Владимир. - У нас не будет досуга, все время займет любование альпийскими красотами.
- И о меньшевиках - ни слова?
- Ни единого. Зачем же портить пейзажи? И ни о каких делах, Надюша, не говорить. И не думать. Целый месяц!
- Что-то не верится.
- По возможности не думать.
- Но ты же просил Бонча и Лепешинского писать до востребования по нашему маршруту.
- Ну, это на всякий случай... Вдруг да вести из Киева о наших. Должны бы их освободить из узилища, как называет тюрьму Пантелеймон.
До Лозанны доехали на пароходе. Там остановились на неделю в дешевом пансионе. И туда долетела до них радостная весточка: Маняша освобождена.
- Теперь на душе немножко спокойнее, - сказал Владимир, провел рукой по лицу, как бы снимая крайнюю душевную озабоченность. - За маму спокойнее. С узелками к тюремным воротам будет ходить Маняша.
А Надежда уже обмакнула перо в чернила.
"Дорогая Марья Александровна, - писала она. - Как я рада! Теперь бы Аню только поскорее выпустили..."
Перо вдруг замерло на этом. Оторвав глаза от бумаги, задумалась:
"А Тоню?.. Неужели и против нее есть какие-нибудь улики? Вот Дмитрию труднее. Дознаются, что был делегатом съезда, могут надолго..."
Чтобы не волновать мужа, сдержала вздох. Он не теряет надежды, что всех освободят. Дмитрий ведь приезжал под фамилией Герца. И снова склонилась над листом:
"Только вот нехорошо, что у обеих у вас здоровье плохо. Отдохнуть вам непременно надо - главное, отдышаться на свежем воздухе, Киев все же город. Только вот лето на севере плохое - мама живет под Питером на даче у своих знакомых, так жалуется, что страшные холода и дожди.
...Сейчас мы в Лозанне. Уже с неделю, как выбрались из Женевы и отдыхаем в полном смысле этого слова. Дела и заботы оставили в Женеве, а тут спим по 10 часов в сутки, купаемся, гуляем - Володя даже газет толком не читает, вообще книг было взято минимум, да и те отправляем нечитанными завтра в Женеву, а сами в 4 часа утра надеваем мешки и отправляемся недели на 2 в горы...
...За неделю мы уже значительно "отошли", вид даже приобрели здоровый. Зима была такая тяжелая, нервы так истрепались, что отдохнуть месяц не грех, хотя мне уже начинает становиться совестно".
Надежда удержалась от подробностей. Почему зима была тяжелой и почему истрепались нервы, Марья Александровна поймет - до нее теперь уже дошла книга "Шаг вперед, два шага назад", да и многое она знает из рассказов Кржижановского. Хотя Глеб, став примиренцем, мог и умолчать о гнусностях, творимых меньшевиками.
Владимир время от времени подходил к окну, бросал взгляд на мелкую серебристую рябь Лемана, похожую на рыбью чешую, потом оглядывался на жену. У нее возле розовой мочки уха покачивалась тонкая прядь волос, она продолжала вести строчку за строчкой, словно нанизывала бисер:
"Маняше я напишу, вероятно, сегодня вечерком, а пока крепко, крепко вас обнимаю, мой дорогие, крепко целую.
Ваша Н а д я".
Выпрямилась на стуле. Владимир быстро подошел, взял перо из ее рук и, склонившись над столом, набросал внизу листа:
"Дорогая мамочка! Приписываю наскоро пару слов. Большущий привет Маняше и поздравление с свободой. Тебе надо непременно отдохнуть летом. Пожалуйста, переберитесь куда-нибудь на лоно природы. Мы гуляем и отдыхаем отлично. Крепко тебя обнимаю.
Твой В. У л ь я н о в".
С ними пошла Зверка. Так ласково они называли свою ровесницу Марию Моисеевну Эссен, участницу революционного движения уже далеких девяностых годов, когда под ее тайными письмами стала появляться подпись "Зверь".
Два года назад Эссен бежала из Якутки, где ей по приговору полагалось отбыть еще три года, и в Женеве, став большевичкой, подружилась с Ульяновыми. Последние месяцы жила в их квартире, помогала во всех партийных делах.
Они шли по берегу озера. Миновали окруженные виноградниками курортные городки Веве, Кларан, Монтрё. На противоположной стороне Лемана вонзились в синее небо острые шпили Савойских Альп.