— У Степана я встретилась с его младшим братом Иваном. Внешне очень похож на старшего: такая же курчавая бородка, только погуще. Сам похудощавее. Да еще очки. А характером, думается, покрепче Степана, смелее. Кремневее. Живой, подвижный. Готов развозить нашу литературу по всей России-матушке. Не знаю, ладно ли я ему сказала…
— Весьма своевременно! — отозвался Мартов.
— Великолепно! — воскликнул Владимир Ильич. — Как раз то, чего нам недоставало. Зубатов пустил по стране своих «летучих» филеров, а мы отправим разъездных агентов. Они обеспечат нам связь с комитетами, откроют глаза на все движение. Хорошо!
— Любите и жалуйте первого из них! — торжествующе улыбнулась Надежда Константиновна. — Кличку он себе придумал — Аркадий. И о шифре мы договорились.
— Секретарь уже работает! — похвалил Мартов. — И Димочку можно отпускать спокойно.
— А мне жаль… — вздохнула Вера Ивановна, серые глаза ее от нахлынувшей грусти потемнели, и она подхватила мальчугана к себе на колени. — Жаль расставаться…
3
После завтрака Анна Ильинична ушла в пансион, где жила уже вторую неделю. Ульяновы поехали на вокзал за вещами, Мартов и Засулич с Волькой не тронулись с места.
— Просидят весь день, — ухмыльнулся Владимир, — Юлий даст волю своему красноречию!
Когда привезли вещи, Владимир Ильич пошел в типографию Маскимуса Эрнста, где теперь печаталась «Искра», — ему не терпелось прочесть полосу с машины, — и Димка обрадовалась, что они остались вдвоем.
— Надежда Константиновна, миленькая, я уже все приготовила. Принимайте скорее. Я не привыкла ничего откладывать. Делаю все сразу. Как говорится, на ходу. Без промедления. Вот вам неиспользованные рукописи. Вот последняя почта.
Надежда перебирала письма. На конвертах — почтовые штемпели Берлина, Праги, Брюсселя, Парижа… На одном даже — Лондон. Так вот какими окольными путями добираются из России корреспонденции для партийной газеты!
Димка, выдвинув ящик стола, достала синюю тетрадку:
— Здесь записаны адреса наших агентов и авторов, в папке — копии ответов. Давайте присядем, и я поясню. Вот хотя бы это наше последнее письмо. К одному из активных агентов в Москве. У меня тут зашифровано: Графачуфу. Понимаете? Грачу!
— Немудреный шифр. Ребячий!
— Ну, уж как могла… Мы так шифровали в «Союзе борьбы», когда вы уже были в Сибири. И из вятской ссылки я так писала.
— И жандармы, думаете, не догадывались?
— Не знаю, чтобы кто-нибудь провалился из-за такого шифра.
— А что вы сообщали Грачу? Кстати, кто он?
— Вы не знаете Грача?! Вот не думала!.. Николай Эрнестович Бауман, по профессии ветеринарный врач. Тут — явка к нему: Москва, бойни, спросить Николая Петровича Орлова. А вот это мы писали Бабушкину.
— Ивану Васильевичу?! Товарищу Богдану?! Вот радость! У нас в Питере он был учеником рабочей школы. Писал листовки.
— И в «Искру» пишет. Откуда? А вот мы его связывали с Грачом. Видите: «Теперешний адрес Бафубуфушкифуна город Покров…»
— Опять это фу-фу-фу! Да вы же могли его провалить.
— Не волнуйтесь, милая. Бабушкин цел и невредим. Вчера прислал новые заметки. Вот они. Читайте. А я, знаете, ни капельки не сомневалась, что вы меня сразу замените. О вашей деловитости от Юлия Осиповича наслышана. Голубушка, Надежда!.. Позвольте мне называть так. Ближе, сердечнее…
— Можешь — просто Надей.
— Вот хорошо! — Димка обняла новую знакомую, поцеловала в щеку. — Я в тебе не ошиблась. Ты меня очень выручила. Я сейчас же пойду на телеграф и обрадую мужа: «Завтра утром выезжаю». У меня сборы недолгие. А с тобой, Наденька, — мое сердце чует, — мы еще поработаем вместе.
Она накинула на плечи ротонду.
Надежда, провожая Инну глазами, удивилась тому, что при своей ужасной стеснительности так быстро и так просто перешла с ней на «ты».
Димка, спохватившись, остановилась у порога:
— Да, Наденька, я же должна познакомить тебя с доктором Леманом, у которого мы получаем основную почту. Пойдем.
— А на кого же мы, Димочка, оставим комнату?
— А вон слышишь шаги Владимира Ильича? Пойдем скорее.
Они встретились в дверях, и Димка объявила:
— Мы к доктору Леману. Наденька познакомится. И свежую почту принесет.
4
И вот Ульяновы остались одни. Сели на кровать плечом к плечу, как когда-то в Шушенском в день приезда Нади. Владимир взял ее руки, смотрел на нее натосковавшимися глазами. Потом погладил пушистую косу, и ему вспомнилось купанье на Енисее: коса колыхалась на поверхности реки, пока не намокала. Сказал вполголоса:
— Тут есть купальня. Совсем недалеко. Будем ходить с тобой каждый день.
— Еще не знаем, где будем жить. Не здесь же. Мама хотела бы приехать…
— Очень хорошо. Квартиру найдем. Только бы добыть болгарский паспорт.
— За болгар мы с тобой скорее сойдем, чем за немцев. Здесь я слушаю баварцев и ничего не понимаю.
Владимир снова погладил косу:
— Хотя и жаль, а внешность тебе придется изменить.
— Коса… — Надежда почувствовала, что щеки наливаются огоньком. — Только на сегодня…
— Мне очень приятно. Вспомнился твой приезд в Шушенское. Все-все до мелочей.
— И у меня все перед глазами.
— Теперь всегда будем вместе…
Ужинать никуда не пошли.
— У меня есть печенье. Мамины подорожники, — сказала Надежда, раскрывая корзину.
Владимир поставил на стол кружку. И Надежда достала свою:
— По-студенчески. А мамочка приедет — поможет вести хозяйство. Заживем по-домашнему.
— Расскажи еще о наших, — попросил Владимир, разливая в кружки минеральную воду. — Только ничего не утаивай. Я привык к невеселым вестям.
Надежда рассказала о письмах Марка, которые читала у Марии Александровны, и то, что слышала от нее о Маняше и Мите.
— Была семья. Большая, дружная. А теперь… — Владимир сдержал вздох. — Мама в одиночестве. Говоришь, с Фридой рассталась? Значит, нелегко. Что же делать? Отсюда ничем ведь не поможешь. Будем писать, елико возможно, чаще.
Теперь они сидели по разные стороны стола, не сводили глаз друг с друга. Опять вспомнили Сибирь. И каток на речке Шушенке, и сосновый бор с богатыми россыпями рыжиков, и Журавлиную горку, и встречу Нового года в Минусинске. Вспомнили и село Ермаковское. Там их было семнадцать друзей-единомышленников. Все подписали «Протест» против кредо «экономистов». Условились держать связь, помогать «Искре». Где они, испытанные друзья? Как сложилась их судьба? На кого из них и сегодня можно положиться? От кого ждать поддержки?
Пока в работе показали себя только Лепешинские. Сильвин все еще отбывает солдатчину, кажется в Красноярске. Шаповалов где-то залечивает ревматизм, полученный в сыром каземате Петропавловской крепости. Старковы куда-то переехали из Омска, след их пока не обнаружился.
— Вот уже этого от Базиля я не ожидал. Никак не ожидал, — с горечью произнес Владимир. — Неужели начинаем терять самых лучших людей? Вместе прошли через тюрьму и ссылку… Нет, не хочется верить. Виноваты какие-то случайности.
— О Старковых можно узнать через Кржижановских.
— Но они сами что-то задержались на станции Тайга.
— Зина писала мне: переедут в Самару.
— Надо поторопить. Ведь ссылку-то Зинаида Павловна уже закончила. А на Волге нам очень нужны люди.
— Глеб как будто нездоров.
— Нездоров? Как это не вовремя! Нам, сама знаешь, дорог каждый час, каждый человек. Правда, мы отчасти сами виноваты: не поддерживали связь. Настоящего секретаря не было. Ограничивались ответами на те немногие письма, что доходили до нас. А нам нужно самим искать людей, о деятельности агентов знать буквально все. Надо найти Оскара Энгберга: он теперь уже вернулся из ссылки. Мы с ним — помнишь? — уговаривались о Выборге. А Финляндия нам очень важна: через нее можно проложить надежный путь для «Искры». Но более всего меня тревожит Курнатовский. Поехал на Кавказ, в горячий край. И — ни звука. Ни одного письма. Это так непохоже на него.