А ему тут нехудо. И тепло! И Зубатов по-прежнему ценит его. Не хочется Сергею Васильевичу, чтобы еще кто-нибудь, кроме их двоих, видал здесь Мамочку. Дорожит ею. Она заслужила! А наградных-то ей перепадало, поди-ка, больше всей Охраны! Наверняка многие тысячи! А вот собственного дома голубушке завести нельзя, — все крамольники ударятся в подозрение: «Откуда такие деньги?» Выходит он, Грулька, в лучшем положении.
Осмотрев французскую этикетку на бутылке, принесенной Евстратием Медниковым ради сегодняшнего вечера, умело ввернул штопор и, держа бутылку между колен, с натугой выдернул пробку. Приятный хлопок порадовал слух. Широкими ноздрями втянул винный аромат и аппетитно прищелкнул языком:
«Амброзия!.. Такое, наверно, подают самому государю с государыней-матушкой!.. Вино у этих французов пахнет слаще причастия! — Проглотил слюну, почесал в аккуратно подстриженной сивой бородке, разделенной на две половинки. — И я сподоблюсь — останутся опивки немалые: пьяным-то им на улицу — неловко. Угощусь потом на сон грядущий!..»
Анна Егоровна Серебрякова, сидя в кресле, задумчиво барабанила пальцами по столу.
— Извините, Мамочка, за опоздание, — послышалось из прихожей, и Зубатов, слегка откидывая рукой плюшевую портьеру, заглянул в комнату. — Дела задержали.
Раздевшись, двумя пальцами поправил усы и, войдя, поцеловал холодную руку, пахнущую резкими духами.
— А почему мы нервничаем? Я полагал, коротаете время за пасьянсом.
— Карты забыла, Сергей Васильевич.
— Рановато вам на память жаловаться. — Зубатов сел в кресло, боком к столу, заложив ногу на ногу. — Ну-с, делитесь успехами. К Грачу ниточку нашли?
— Не удалось, Сергей Васильевич. — Анна Егоровна прижала руки к груди. — Уж больно он хитер. Никто из моих знакомых не знает к нему явки.
— Хитер, говорите? — На тонких губах начальника шевельнулась презрительная усмешка. — Нас не перехитрит!..
— Я не теряю надежды… Прилагаю все усилия…
— Ну, а из заграничных никто не докладывался? Жаль. — Зубатов повернулся к столу. — На прошлой неделе в департаменте был разговор. Там ценят наши проследки, отмечают усердие и находчивость. У вас, говорит одно видное лицо, подрыватели устоев докладываются о своем приезде, первым делом, Охране. Вам, Мамочка. А через вас и нам. Вот я и поинтересовался: не было ли транспорта для Грача? Не приезжал ли кто-нибудь для связи? Мадам Ульянова не пишет вам?
— У меня с ней непосредственной связи и раньше не было.
— Через Елизариху узнайте. О ней-то вам что-нибудь известно? Где она?
— Мотается по Европе.
— А точнее?
— Кажется, в Берлине.
Зубатов достал массивный серебряный портсигар, хлопнул пальцами по крышке и, откинув ее, предложил папиросу собеседнице, потом поднес горящую спичку. Закурил сам. Выпустил дым кольцами в потолок.
— Сейчас, Мамочка, самое важное — узнать местонахождение и новые клички Владимира Ульянова.
— Упустили его.
— Да. Теперь это и в департаменте понимают. А я своевременно ставил в известность: «крупнее Ульянова в революционном движении нет никого». — Зубатов как бы подчеркнул эти слова резким жестом руки с дымящейся папиросой. — И советовал без раздумья «срезать эту голову с революционного тела». Не вняли моим словам, прохлопали ушами. А теперь он шлепает за границей эту наивреднейшую «Искру».
— Вы считаете, что «Искру» печатают за границей?
— И сомнений быть не может. Хотя они всячески стараются подчеркнуть, что будто бы весь тираж печатается в империи. Вы, вероятно, обратили внимание — даже даты ставят по нашему русскому календарю. Но нас не проведут. — Зубатов погрозил пальцем. — Отдельные номера, правда, перепечатывают на подпольных шлепалках. Где-то на юге, на Кавказе. А редакция обосновалась в Германии. Но где? В каком городе? Вот это, — подолбил стол указательным пальцем, согнутым, как орлиный клюв, — это мы с вами обязаны узнать.
— И тогда германская полиция выдаст его?
— Непременно. Кайзер-то как-никак родственник его императорскому величеству.
Зубатов через стол наклонился к собеседнице:
— Так где же они? Как вы думаете?
— Если Елизариха в Берлине, то…
— В Берлине их нет. Уж там-то наш глаз остер.
— Возможно, они в Австро-Венгрии.
— В Праге? Было похоже. Но недавно расшифровано письмо, отправленное из Нюрнберга в Одессу. Явно из редакции «Искры». Пишет женщина. Мадам.
— Она!.. Сергей Васильевич, она!.. Поверьте моему чутью. Мадам Ульянова.
— В таком случае, они — в Нюрнберге. Если не в Мюнхене.
— Подобрать бы ключи к их переписке.
— Дело не столь уж хитрое. Ну, кто же, Мамочка, не поймет, что «Графачуфу» — это пресловутому Грачу, за которым мы гоняемся уже несколько месяцев. К сожалению, в последнее время у них появился и настоящий шифр. Пока неразгаданный. И в открытом тексте есть загадки, например: «Сюда приехала жена Петрова». Не Ульянова ли, а? Не он ли Петров?
— Он на выдумки горазд. Но я постараюсь… Приложу усилия…
Зубатов хлопнул в ладоши. Грулька тотчас же принес распечатанную бутылку, две рюмки и вазочку с шоколадными конфетами; с ловкостью заправского официанта разлил вино и с легким поклоном удалился. Зубатов поднял рюмку и, глядя в круглые, как вишни, глаза Анны Егоровны, торжественно произнес:
— Сегодня годовщина! Знаете, которая по счету? Девятнадцатая!
— Господи! — всплеснула руками Анна Егоровна. — Все-то вы помните!
— Такое не забывается! Хотя и не круглый счет, а нельзя не отметить. — Чокнулся с раскрасневшейся собеседницей. — За ваши бесценные услуги Охране! За верную службу государю!
Анна Егоровна достала платок, приложила к одному глазу, к другому. Зубатов, опорожнив рюмку, провел указательным пальцем по усам, заговорил с особой доверчивостью:
— А теперь я хочу слышать ваше слово об одном, если хотите, грандиозном плане. Слепова знаете. И Афанасьева с моих слов тоже знаете. Эти люди послушные, как дрессированные охотничьи собаки. Скажу: «Несите в зубах поноску» — понесут. И роптать не будут: бога боятся, государя чтут больше отца родного. Понадобится — они в своих обществах поднимут мастеровщину на манифестацию под трехцветным государственным флагом, с портретом его императорского величества.
— Сергей Васильевич! — Голос Анны Егоровны зазвучал настороженно. — А вдруг да кто-нибудь один… Вдруг да выкинет, подлец… красный флаг.
— Признаюсь — риск не исключен. Но ради святого дела можно и рискнуть. А в Слепова я верю. Такие люди подберут богобоязненных мужиков из неграмотной мастеровщины. Да если кто и посмеет супротив… Сомнут! — У Зубатова сжались кулаки. — Пойдет лавина! И знаете, Мамочка, это можно приурочить ко дню освобождения крестьян. И на поклонение к памятнику царю-освободителю, а? Каково придумано?!
— Да это же!.. У меня даже дух захватывает!.. — Анна Егоровна прихлопывала в ладоши. — Как откровение свыше!.. И дай-то бог!..
— Я был уверен, что вы одобрите. На днях доложу великому князю. И, в фартовый час, начнем подготовку. Народ увидит, у кого больше сил. — Зубатов встал. — До новой встречи, Мамочка!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Ульяновых приютила на время семья одного рабочего. Им уступили маленькую комнатку. Сами хозяева — восемь человек — ютились в соседней, тоже небольшой. Те и другие жили по принципу: в тесноте, да не в обиде.