— Я тоже соскучилась по Анюте.
— Елизавету Васильевну возьмем с собой.
— На несколько дней? Туда — сюда. Ей, Володя, будет трудно. Да и для тебя, мне кажется, не время. — Надежда придержала руку мужа на своем плече. — Ты же только-только начал свою брошюру. Откладывать, отрываться от работы едва ли полезно.
— Вот в этом ты права. Брошюру откладывать нежелательно. Чем скорее размежуемся с «рабочедельцами», тем лучше.
— Ты пиши. Не отвлекайся. А отдохнуть еще успеем. Можно и в городе. Мы же с тобой ходим на прогулки.
— Да, да. Вот и погода нынче… Смотри: окна опять заплакали.
— В дождливые дни в городе, Володя, даже лучше.
Владимир провел рукой по волосам жены: «Какие мягкие!» И опять вспомнил купанье на Енисее: пушистая коса долго держалась на поверхности…
Вернувшись к своему столу, спешил успокоить мать очередным письмом: «…заграничные города, надо сказать, лучше обставлены летом, т. е. чаще поливают улицы и т. п., так что здесь легче провести лето в городе, чем в России… Мы поэтому довольны своим местопребыванием и в деревню или на дачу не собираемся».
Письмо отнес жене, чтобы она своим четким почерком надписала адрес Модрачека. Надя сказала, что еще вчера начала писать ответ на письмо Марии Александровны, пересланное Анютой, сегодня непременно закончит и отправит вместе.
— Ну а что тут для «Искры»? От кого? От Глеба нет?
— Нет. И Зина молчит, как воды в рот набрала. И от Базиля с Тоней ни слуху ни духу.
— Не понимаю. Это так непохоже на них. Ведь был же уговор: держать связь, принимать «Искру». Уж целы ли они?
— Может, заболели.
— Уж так сразу все и расхворались. Не верю. Ну, Глеб еще мог. А Зину, как говорится, в ступе не утолчешь. И Базиль здоровее здоровых. Не пойму.
— Я уже Марии Александровне написала: «можно подумать, что все старые друзья забыли о нашем существовании».
— И я в прошлом письме спрашивал: не заезжал ли проездом кто-нибудь из сибирских друзей? Как видно, никто не заезжал. Куда они подевались? Ну Сильвин — в армии, Курнатовский, похоже, провалился на Кавказе. А остальные? Ты говоришь: за-бы-ли. Но как можно забыть, когда речь идет о возобновлении партии? Отказываюсь понимать.
Владимир пошел к себе. Надежда сказала ему вслед:
— Ты, Володя, успокойся: могли ведь письма затеряться.
— От других не теряются…
Оставшись одна, Надежда достала недописанное письмо, выводила строку за строкой:
«Анюта все советовала поселиться на лето в деревне, мама тоже думает, что это было бы лучше, но по очень многим соображениям это было бы неудобно. Поселиться далеко нельзя, т. к. Володе нужно было бы каждый день ездить в город, а это было бы очень утомительно. Он ходит, кроме того, довольно часто в библиотеку… Вообще жизнь у нас понемногу вошла в колею, Володя налаживается несколько на занятия…»
Под «занятиями» она подразумевала большую работу над книгой и через некоторое время спешила порадовать Марию Александровну:
«…Володя сейчас занимается довольно усердно, я очень рада за него: когда он уйдет целиком в какую-нибудь работу, он чувствует себя хорошо и бодро — это уж такое свойство его натуры; здоровье его совсем хорошо, от катара, по-видимому, и следов никаких не осталось, бессонницы тоже нет. Он каждый день вытирается холодной водой, да, кроме того, мы ходим почти каждый день купаться.
Ну, до свидания, дорогая, крепко Вас обнимаю, желаю побольше здоровья и сил… Мама всем кланяется.
Ваша Н а д я».
6
По утрам просматривали почту. Надежда внимательно оглядывала каждый конверт, — не был ли вскрыт в «черном кабинете»? — разрезала ножницами. Владимир, стоя рядом, нетерпеливо поджидал. Читал прежде всего письма агентов, говорил, кому и что надо ответить.
Иногда им помогал Мартов. Он прибегал взлохмаченный, едва сполоснув лицо. Пуговицы мятой рубашки обычно были суматошно застегнуты через одну, узел галстука сбился набок. Другу дивился:
— Никогда не могу застать тебя не у дел!.. И позавтракать небось уже успели?
— Вы, Юлий Осипович, опять немножко опоздали, — говорила Надежда Константиновна. — Но мама сейчас для вас сварит кофе.
— Ради бога, не утруждайте Елизавету Васильевну. Я быстренько схожу в кафе.
Владимир Ильич провожал его с едва заметной добродушной усмешкой: знал — Юлий вернется часа через три.
Сегодня Мартов вернулся буквально через минуту. И не один. За ним в просвете двери, которую открыла Надежда Константиновна, виднелся усатый человек в шляпе из белой соломки. У него были круглые, по-птичьи острые глаза, широкие брови, разделенные упрямой складкой. В левой руке он держал маленький кожаный чемоданчик, с каким в России навещают пациентов земские врачи.
— Принимайте гостя! — Мартов представил незнакомца широким театральным жестом. — Товарищ Басовский! По-партийному — Дементий! Из берлинской группы содействия! — И добавил: — Хороший гость всегда ко времени!
Владимир Ильич уже тряс руку приезжего:
— Слышали, слышали о вас, товарищ Дементий! Рады видеть!
Гость, сняв шляпу, поклонился Надежде Константиновне; оглядевшись, поставил чемоданчик в угол.
— А конспиративности вам недостает. — Владимир Ильич указал глазами на чемоданчик. — Царские шпики увидят — сразу узнают: русский!
— Привык к нему. А привычка, говорят, великое дело, — ответил Басовский, разводя руками. — С ним из Кишинева бежал. С ним дождливой ночью перебирался через границу… Не могу расстаться.
— Ладно. На первый раз прощается. Но придется, товарищ Дементий, сменить его на какой-нибудь немецкий.
— Нет. Пригодится еще. Даже вскорости. Опять на границе.
— Да? В таком случае беру свои слова обратно. — Владимир Ильич пододвинул стул; слегка склонив голову к плечу, присмотрелся к гостю. — Садитесь. Рассказывайте. Как там наши чемоданы? Удалось отправить?
— Пока один…
— Один-единственный?! Да что же это вы? Вас же там целая группа.
— Попутчиков не могли подыскать.
— У него разговор важнее чемоданов. — Мартов принес для себя стул, оседлал его и сложил руки на гнутую спинку. — Я на лестнице успел услышать.
— Согласен: от чемоданной транспортировки давно бы надо отказаться. — Владимир Ильич подвинулся со своим стулом поближе. — Во-первых, рискованно: жандармы да таможенники на границе наловчились распознавать и потрошить наши чемоданы. Во-вторых, мало. Это самое огорчительное. Каких-нибудь пять чемоданов в месяц. На всю Россию — капля в море. А мы сейчас могли бы — пудами.
Владимир Ильич прищурил глаза: рассказать ли Басовскому о тех транспортных путях, которые налаживаются? Через Стокгольм — под видом пива, через Норвегию — под видом сельди в маленьких бочонках. Через болгарина Бакалова из Варны — в Одессу. Через Персию — на Кавказ. Из Тегерана будут доставлять на лошадях. И людям, которые начнут перевозить, уже дана кличка — Лошади. Нет, лучше пока умолчать. О том, что уже делается, должны знать немногие. Нужно говорить о том, что еще необходимо сделать.
Гость подхватил слово о пудах. Он берется проложить для «Искры», «Зари», для листовок и прочей нелегальщины надежный путь через Львов на маленький поселок Теофиполь по ту сторону границы, к зубному врачу Мальцману.
— К зубному? — переспросил Владимир Ильич. — На моей памяти уже был один зубной врач. В Питере. В девяносто пятом. Выдал жандармам. Но это, простите, вспомнилось по аналогии. Не более того.
— Мальцман — наш человек. Испытанный. Я знаю его по Одессе. Вместе вели пропаганду среди портовиков. Меня выслали в Кишинев, его — в Теофиполь. На три года. И за жену его ручаюсь.
— Если так, я думаю, можно согласиться. — Владимир Ильич посмотрел на Мартова. Тот кивнул головой.
Дело шло на лад, и Басовский глянул на свой чемоданчик. Владимир Ильич перехватил его взгляд, но продолжал говорить о самом главном:
— Только с уговором: не все для юга. Будете отправлять и в центральные губернии. Особенно — в Питер. Там у нас никак не налаживается доставка: мешают недобитые «экономисты», черт бы их всех побрал.