— Можно еще сказать и так: здесь лучше, но не очень хорошо. По-детски посмотрел на меня:
— Тоскуете?
— Тоскую.
— А я разучился тосковать.
Неожиданно щелкнула задвижка, в дверях открылась маленькая фрамуга. Надзиратель протянул жестяную миску.
— Принимайте завтрак.
Менделеев удивительно проворно принял миску, вторую, третью, расставил по тумбочкам. Пахнуло чем-то особенно неаппетитным.
Я с брезгливостью отвернулся: чувствую такое отвращение к серой жиже, что боюсь даже притронуться.
— Что из алюминия? Прямо грубые миски какие.
Молчаливый военный, поглядев своим отсутствующим взглядом на меня и на инженера Менделеева, поставил перед собой миску и стал сосредоточенно есть. Менделеев сидит на своей койке, причмокивает, ловит глазами мою порцию.
— Чудак вы, чудак! Что же вы ущемляете свой желудок?
— Как-то не очень хочется.
— Э, старые ваши понятия здесь ни к чему — „это не хочу, это не буду“ Одна ведь жизнь. Вкусненького и я не доел… А баланда все же ничего…
— Так берите и мою порцию.
— А вы?.. Ну, как знаете… Не хотите — не надо, поем — буду спать. Закончив вмиг и с моей порцией, он облизнул ложку:
— Ну, вот и все!
Я еще больше чувствую себя не по себе.
Вот уж прямо впору вешаться, а он таким бодрячком. А тот ест кашу мрачно. Ерзаю на своей койке.
Как мы сидели с мамой вчера за столом, и бабушка, и дядя. А позже, только, кажется, заснул, звонок и, немного погодя, стук в нашу дверь. Мамин шепот:
— К нам.
Снова стук в дверь. Бабушка открывает. Кто-то назвал мое имя, отчество. Чья-то рука отвернула занавеску в нашу спаленку. Мимо прошли какие-то люди. Дюжий малый в клетчатом джемпере с лицом боксера ко мне:
— Паспорта есть?
В одном белье бросился искать паспорт. Почему-то подумал, что пришли проверять, не живет ли кто без прописки.
Подал паспорт, и вдруг перед глазами — ордер на арест. Две большие буквы зеленым карандашом: Л.Б., зам. наркома внутренних дел.
— Мама, меня арестуют!
Мама почему-то закивала головой. А в том конце комнаты бабушка в фланелевой мягонькой кофточке…
В камере тишина. Менделеев и военный лежат на своих койках с закрытыми глазами. Который сейчас час? Не узнаешь в точности, который час. Было утро, потянулся день. Хоть бы вызвали скорей. Переворачиваюсь с бока на бок.
— Что же делать? Считать до пятидесяти? Нет, лучше до ста. Вон решетка, прутья: четыре вдоль, четыре поперек. Первый ряд: раз, два, три, четыре; второй ряд: раз, два, три, четыре; третий ряд: раз, два, три, четыре; четвертый: раз, два, три, четыре. Всего шестнадцать.
— Ну, а что будет?.. Чем кончится?.. Слипаются глаза…
Странно! — Как будто наша комната… Двери на террасу… никого нет…. что за бред?
Вроде заснул. Сколько же я проспал?
Что-то щелкнуло. Враз приподнялись. Приоткрылась фрамуга. Лицо надзирателя. Шёпотом: — Кто тут на „Г“?
Вскочил на ноги. Называю свою фамилию. Видимо, слишком громко. Т-с-с-с…
Поманил к двери, в руках у него бумажка.
— Соберитесь слегка. Я шёпотом:
— Как слегка?
— Без вещей.
Скрипнул засов. Дверь приоткрылась.
Поддерживаю брюки, туже перепоясываюсь полотенцем. Вывели в коридор. У дверей дожидаются двое разводящих. Надзиратель наскоро ощупал.
— Принимайте!
— Следуй вперед!
Здоровенный разводящий на ходу подхватил меня выше локтя, а впереди по ковровой, красно-зеленой дорожке уже затопали бесшумные парусиновые сапоги второго разводящего.
В коридоре лампочки вполнакала. Мертвая тишина. Закрытые на замки двери камер. Мертво и глухо.
Вдруг передний оборвал у двери в другой коридор:
— Стой!
Сухой щелк стегнул по сердцу. Куда ведут? Что это? Зачем щелкают пальцами и хлопают ключом по ременной пряжке?
А это, как потом узнал, дают сигнал: веду, и если другие ведут такого же арестанта, то ответят щелком и хлопаньем по пряжке. Строгая изоляция!
Отворилась дверь в другой коридор. Закрытые на замки двери камер. Разводящие ускорили шаги. Еще отворилась дверь в другой коридор — лабиринт коридоров.
Лестничный пролет. По лестничным зигзагам наверх. Рядом пустой лифт, а меня пешком с этажа на этаж. А между этажами в лестничных пролетах металлические сетки.
Пятый, еще выше, вот шестой этаж. Поворотили направо. Яркий свет. Двери кабинетов. Треск пишущих машинок.