– Тим, а ты точно русский? Ты такой дотошный, меня еще никто так не доставал!
– Не расслабляться! – скомандовал я. – Сейчас от нас с тобой зависит, подпишем мы соглашение или нет. Вот когда подпишем, когда деньги будут вложены, тогда уже можно будет ошибаться, задний ход уже никто не даст.
И мы продолжили в ночи обсуждение по скайпу невероятно важных вопросов вроде выставки русского сувенира.
Когда соглашение все-таки было подписано, я, с одной стороны, был горд, что у меня все получилось, но, с другой стороны, я понимал, что ничего не закончилось, а только началось, что работа теперь предстоит адская, а из-за этих тормозов мы потеряли целый туристический сезон перед чемпионатом.
Все радовались и расслаблялись на прощальном банкете, один я сидел как на иголках. Я оставался в России еще на неделю. Официально – для встречи с семьей. Но, на самом деле, вся эта развесистая клюква была мной затеяна ради свидания только с одним человеком. "Каким ты видишь себя через 5 лет?" – спросил он 5 лет назад. Я с удовлетворением могу сказать, что ни одно его пророчество не сбылось. Даже Колян почти перестал появляться, завел себе кого-то что ли уже наконец.
Я больше не боялся появиться перед ним. Хотя и не знал, люблю ли его еще. Острой тоски не было уже давно. Но что будет, когда я его увижу? Вернется все или, наоборот, пройдет? Был только один способ проверить. И я ломанулся к нему сразу, как только посадил своих в самолет.
По всем законам жанра, мне должны были сообщить сначала "здесь такие не живут", а потом, в институте, – "здесь такие не работают", и оставшиеся дни я должен был пробегать по всей стране с туфелькой в руках в поисках. Но всем забыли об этом сообщить, поэтому… Во-первых, в подъезде установили домофон. А номера квартиры я, естественно, не помнил. Во-вторых, телефонных номеров у меня также не было. В-третьих, когда я попытался высчитать номер квартиры, исходя из таблички над дверью, никто по указанному номеру не ответил. Примерно через полчаса моих танцев под дверью из подъезда, наконец, вышла женщина с коляской. Я галантно придержал ей дверь, в которую потом и зашел, проклиная всех на свете воров, из-за которых честному человеку в подъезд войти невозможно.
С номером квартиры я ошибся, потому что на первом этаже было не 4 квартиры, а 3 из-за магазина. И тут мне, наконец, повезло – дверь открыл сам Данька. Он явно ждал кого-то другого, потому что приветливое в первый момент выражение лица тут же сменилось испуганным. Он сделал движение закрыть дверь, но я успел его позвать.
– Дань… Ты не узнаешь меня, да?
Он прищурил глаза, разглядывая меня в полумраке подъезда.
– Тим? – недоверчиво спросил он. – Это ты?
– Это я.
Конечно, он изменился. Возмужал, стал шире в плечах, состриг свою роскошную гриву, в которую я так любил запускать пальцы. Только ямочки на щеках остались прежними, я с удовольствием обласкал их взглядом, когда он улыбнулся чуть иронично и спросил:
– Цветы – мне?
– Вообще Петру Алексеевичу, но если хочешь…
– Не хочу, – засмеялся он. – Он должен прийти скоро, проходи, чаем напою пока.
– Для тебя у меня другой подарок, но его так просто не вручишь, он требует пояснений.
– Заинтриговал.
Как я мечтал когда-то, чтобы он мне так улыбался!
Я с тайной гордостью рассказывал о себе. Он с интересом меня расспрашивал. Я любовался его ползающими вверх-вниз бровями, искорками смеха в серых глазах, лишившими меня покоя ямочками и понимал, что ничего не изменилось. Пальцы зудели от нестерпимого желания провести по щеке, прямо по ямочке. Губы пересыхали от не менее острого желания зацеловать ее. Он был такой родной, такой близкий… Я, как и 5 лет назад, почувствовал, что вернулся. Как будто я Пер Гюнт и только здесь могу быть самим собой. Он, казалось, был искренне рад меня видеть, но некая его отстраненная вежливость не давала моим непристойным желаниям вырваться наружу. Одним взглядом он держал меня на расстоянии.
Подбираясь к своему подарку, я рассказывал о своей жизни в Германии. О католическом соборе недалеко от моего дома и о старинном органе XIX века. О том, как ходил туда на концерты и на мессы. Как познакомился с органистом. После мессы он всегда спускался, по традиции, чтобы прихожане могли его поблагодарить, и однажды я заговорил с ним. Мы начали здороваться, перебрасываться дежурными фразами, потом общаться. Через какое-то время мы стали хорошими приятелями. Он играл для меня, когда собор был закрыт. Иногда он приходил ко мне после работы или мы вместе шли в пивной бар. Он много рассказывал о своем инструменте и о других органах, на которых ему довелось играть, он разрешал мне подняться наверх и даже дотронуться до клавиш, он заинтересовался одним моим русским знакомым органистом, и он совсем не против, чтобы этот мой друг играл на его инструменте, если вдруг он захочет приехать.