Я подумал, что при надлежащем подходе отец Дормидонт того и гляди мог бы бюреров и обратить в истинную веру… Впрочем, такую идею я подавать ему не собирался, к тому же обещалразорить капище.
Выход из следующего вагонного тамбура был открыт. Через дверь я видел стоявших спинами к нам бюреров, некоторые в экстазе махали руками над головой.
— Боготочною кровию возлюбленнаго сына твоего Иисуса Христа примирихся тебе, отче небесный, но се паки якоже пес на свою блевотину ко греху возвратихся, сего ради праведно сею лютою бедою наказуеши мя. Но услыши мя, господи боже мой, в день печали сея, яви мне милость и спасение твое и даждь ми в наказании присно взывати тебе: аллилуйя!!!
— Пошли! — скомандовал я и стал осторожно спускаться по ступенькам, стараясь не касаться измазанного какой-то белесой дрянью поручня.
Странно, но на нас ровным счетом никто не обращал внимания. Аспирин выставил перед собою профессорский чудо-агрегат, а я осторожно протянул руку и взял за шиворот грязной хламиды ближайшего карлика с «вторичными признаками». Тот слабо подергивался в такт излияниям святого отца и, казалось, даже не замечал, что его схватили.
Пауль быстро подсунул клетку, и я уронил бюрершу в раскрытую дверцу. Тут-то она и заверещала, заметалась.
— Господи мой, господи, утешение мое, утеши мя в печали сущаго; господи мой, господи, заступниче мой, заступи мя от возстающих на мя! — возвысил голос священник, который тоже услышал, надо полагать, пронзительный визг. Но было поздно — сотни глаз обернувшихся бюреров уже вытаращились на нас, и мне не оставалось ничего другого, как схватить двух ближних и запихать в клетку к подружке. Рассматривать, кто они такие по половой принадлежности, времени у меня не имелось, и я понадеялся на удачу. В конце концов, если все пойманные — бабы, с горя попытаемся отловить мужика. Или толкнем баб оптом.
С той стороны заметили, что объект внимания обитателей городка на колесах сменился. Затарахтел автомат, дальние от нас богомольцы заполошно покатились под вагоны с истошным визгом. В воздух начали подниматься куски гравия; к чести профессора, в радиусе метров трех вокруг нас все было в порядке, значит, прибор работал, и мы бросились к кустам.
Аспирин напоследок швырнул в тамбур пару гранат, то же сделал Пауль, удерживая одной рукой клетку. Капище мы, может, и не разрушили, но попортили изрядно, отец Дормидонт дол жен быть доволен.
Но плечам и спине тут же застучал гравий, но мы ломились так, что с ходу с хрустом проскочили кустарник и, не останавливаясь, по инерции пронеслись дальше. Я притормозил, крикнув:
— Давайте вперед, метров сто, и ждите!
Два вагона горели. Бюреры метались взад и вперед, не зная, гнааться за похитителями или спасать пожитки, которыми, наверное, весьма дорожили. В воздухе довольно сумбурно вился целый рой гравия, стрекоча по листве, словно пулеметные очереди, и тучно врезаясь в стволы деревьев.
— Отступаем! — закричал я, подбегая и тормоша за плечо Петракова-Доброголовина. Профессор увлеченно стрелял из своего «стечкина», и я дернул его посильнее.
— Ага, ага! — закивал Петраков-Доброголовин.
Соболь тоже заметил меня, в последний раз выстрелил из ружья — крупный бюрер в некоем подобии церковного одеяния чучелом свалился с крыши нагона, куда успел забраться для руководства операцией. Видать, это и был поганый ихний «батюшка», личный враг Дормидонта.
— Господи мой, господи, агнче божий, вземляй грехи мира, возьми от мене бреме тяжкое грехов моих; господи мой, господи, я ко агнец безгласен, на заклание веденный, научи мя терпети находящая мне злая без роптания. Господи мой, господи, Адамово рукописание раздравый, раздери рукописание безчисленных грехов моих; господи мой, господи, разбойниче покаяние приемый, приими и мое грешнаго покаяние. Господи мой, господи, мертвых воскресивый, воскреси душу мою, умерщвленную грехми! — вопил священник наподобие сирены. Зрелище было апокалиптическое: пылающие и дымящиеся вагоны, мечущиеся бюреры, каменный град… Твою мать!
Крупный кусок гравия влепился мне в скулу, отрезвив и заставив еще раз дернуть впавшего в боевой экстаз профессора.
— Товар взят! — крикнул я ему в ухо, смахивая струйку крови, щекотно побежавшую по щеке и за воротник. — Уходим!!