Передо мной вовсе не проносилась вся моя жизнь, как о том пишут в книгах. Я почему-то вспоминал, кто мне сколько должен и кому сколько должен я, горевал, что маме так и не написал, хотя собирался… И тут Пауль вдруг радостно завопил:
— Есть! Ура, есть! Мы в шоколаде, парни!
Мы повернули к Паулю все те же унылые лица. Вяло поинтересовались: — Чё?
— Она пропадает!
— В смысле?!
— Она пропадает на несколько секунд через равные промежутки времени!
Мы недоверчиво уставились на Пауля, который пытался нам втолковать, что количество трупов внизу не обязательно увеличится за наш счет…
— Гайки еще остались? — спросил я.
— Есть чуток.
— Так. Кидай, раз ты уже прикинул малость промежутки, а я буду фиксировать время.
Пауль снова принялся кидать, я засекал по часам. Получалось, что через каждые одиннадцать минут с мелочью преграда пропадала на семь-восемь секунд. На определение размеров окна ушли почти все наличные болты и гайки, но в итоге вышло, что но трубе можно пройти свободно. Не хотелось думать, что случится, если окно закроется в тот момент, когда кто-то будет через него проходить.
— Кто первый? — поинтересовался Соболь, когда мы окончательно все рассчитали и пошла очередная одиннадцатимин утка.
— Кинем жребий? — предложил я.
— Хрен с ним, пусть идет вон прохвессор, — сказал Аспирин. Петраков-Доброголовин встрепенулся.
— Вы… Вы проверить на мне хотите, да?!
— Ты чё, чува-ак?! — обиделся Аспирин. — Какой, на хрен, проверить?! Вот же гад, а. Я его, значит, вперед пропускаю…
— А не надо меня пропускать! Не надо! — взвился профессор. — Сами идите! Гайка — это гайка, а человек — это человек! Эти вон, — он ткнул пальцем в овраг, — они что, дураки? Они тоже, наверно, тут сидели и кидали!
— Я не понял, ты чё, не идешь, короче? — спросил Аспирин. — Ну ладно. Вы не против, чуваки?
— Давай, брат, — сказал Соболь.
Аспирин поправил амуницию и бодро пошел к преграде. Он остановился в полуметре от места, где она начиналась, и крикнул, не оборачиваясь:
— Командуйте, когда идти!
Я смотрел на часы. Черт, а если я ошибся? А если все-таки не через равные промежутки? И в самом деле, неужели это одни мы такие умные, а перед нами никто не догадался простучать стенку?
— Марш! — заорал я, когда стрелка подбежала к нужной циферке. Аспирин качнулся вперед и… спокойно прошел дальше. Он сделал несколько шагов, поскользнулся на трубе, едва не навернулся вниз, но удержался и радостно завопил:
Ура! Сработало!
— Давай на тот край и сиди там тихо! — крикнул я в ответ.
Пошла вторая одиннадцатиминутка. Проскакивать по двое мы не решились, стало быть, сидеть тут на трубах — особенно последнему — придется еще довольно долго. Аспирин тем временем уже освоился на той стороне оврага, выбрал место посуше и что-то жрал из пакетика, иногда делая нам подбадривающие знаки.
Вторым пошел Соболь. Он прошел через открывшуюся дыру спокойно, так же спокойно прошел до конца, сел рядом с Аспирином и закурил.
— Давай-ка теперь ты с грузом, — сказал я Паулю, когда стала приближаться очередная менопауза. Тот поднял клетку с похрюкивающими бюрерами, подошел поближе.
— Нормал?! — спросил он.
— Еще чуток давай, сантиметров двадцать. Пауль мелкими шажками продвинулся.
— О'кей. Та-ак… Марш!!!
И тут случилось непредвиденное. Развязавшийся шнурок с Паулева ботинка зацепился за кусок проволоки, торчавший из утеплителя, и Пауль застрял. Он дрыгал ногой, не понимая, видимо, что его держит, а с обеих сторон на него орали вразнобой:
— Назад! Назад! Дергай сильней! Клетку брось!
Пауль клетку не бросал, дергался, потом рванулся изо всех сил и, оборвав шнурок, проскочил вперед. На моих глазах холодно вспыхнувшая пустота отсекла, словно скальпелем, резиновую рукоять клетки и кусок приклада Паулева «Калашникова», с глухим стуком упавшие на утеплитель, отскочившие и полетевшие вниз, к трупам.
Пауль добежал до противоположного конца, опасно балансируя, и повалился ничком, буквально врезавшись в землю. Клетка отлетела в сторону, бюреры мерзко заверещали.
— Боже… — просипел профессор.
Рожа у Петракова-Доброголовина была синяя, словно у полежавшего мертвеца, и я прикинул, что, если его хватит удар, придется его попросту оставить здесь. Но профессор успокоился. Он потер ладонями пухлые щеки и сказал слегка дрожащим голосом:
— Сейчас, конечно, пойдете вы?
— Почему?
— У меня нет часов. Вы можете оставить меня здесь, и я даже не буду знать, когда откроется проход.
— Вы параноик, профессор. Зачем мне это? — удивился я.