– А вы не понимаете? От половиц – ни единого скрипа, – я снова сделал по ступеням несколько шагов вниз и вверх.
– Ну, для этого не стоило устраивать такие забеги! Батюшка не терпел дурно сделанных и плохо прилаженных вещей, и он любил рассказывать, что, когда строили этот дом, первый нанятый им плотник в ответ на его требование сработать лестницу ладно начал уверять, что дерево всегда скрипит, и отец велел его рассчитать и выписал другого аж из самой Самары! С тех пор прошло более десяти лет, и по сей день здесь так ничего и не заскрипело, – и Аглая ласково скользнула пальцами по деревянным перилам.
Я подхватил кузину под руку и зашептал:
– Вот в этом-то все и дело! Вы помните ту грозу и нашу ночную вылазку? Помните, что нас тогда остановило?
Аглая изменилась в лице.
Мы, постоянно озираясь, прошли к кабинету.
Я взялся за дверную ручку и толкнул ее вперед.
Дверь, как и в прошлый раз, громко и протяжно заскрипела.
Аглая подняла на меня взгляд, полный недоумения:
– Но она, кажется, всегда так…
– В том-то и дело, понимаете? – перебил я кузину.
– Нет, любезный братец, не понимаю, – похоже, начала сердиться Аглая.
– Дядя не терпел дурно сделанных и плохо прилаженных вещей, но с несовершенством этой вещи он спокойно мирился…
– Вы полагаете? – девушка покосилась на дверь.
– Мы тут все бегали туда-сюда мимо нее, – сказал я, распахнув дверь и разглядывая ее деревянную поверхность. – Как, впрочем, и ищейки князя… И никому и в голову не пришло проверить!
Дверь была примечательной: большой, толстой, тяжелой, сработанной в венецианском стиле. Темное лакированное дерево блестело в лучах солнца, бьющего в окна кабинета. С внешней стороны дверные панели были лаконично оформлены в виде удлиненных ромбов, окаймленных тонкими резными планками с растительными мотивами. Внутренняя же, кабинетная, сторона была настоящим произведением искусства – верхом мастерства итальянской резьбы по дереву. Из центра дверного полотна на нас взирала выточенная с мельчайшими подробностями морда оскалившегося льва, заключенная в резной круг; вокруг нее в профиль располагались так же искусно выполненные головы баранов – их мощные рога последовательно обвивала длинная и густая лавровая ветвь. Выше и ниже звериных барельефов тянулись к краям двери резные гроздья винограда: тонкие прожилки листьев, крупные гладкие ягоды, вьющиеся хвостики молодых побегов – все это было исполнено чрезвычайно скрупулезно. Тяжелая медная ручка, казалось, с трудом пробивалась наружу сквозь все это замершее растительное изобилие.
Мы внимательно осматривали дверь с обеих сторон, постукивали костяшками пальцев по панелям, вертели ручку, нажимали на головы, глаза, носы и зубы животных, на львиные уши и бараньи рога, на виноградные кисти и листья в надежде, что где-то сработает тайный механизм…
– Ничего подозрительного, – хмыкнула Аглая.
– Проверять последовательно каждый вершок, – проговорил я себе под нос, осматривая петли. Потом я просунул пальцы под дверь и ощупал ее края изнутри и снаружи. Затем я встал на цыпочки и провел рукой по верхней грани дверного полотна.
– Похоже, там сверху есть какая-то небольшая неровность, – выдохнул я, откашливаясь и отряхивая испачканные в пыли ладони.
Аглая вынула из рукава платок и протянула его мне.
Я вытер пальцы и огляделся.
В кабинете, кроме хозяйского тяжелого стола, бюро, шкафа, кресла и небольшого диванчика стоял еще видавший виды стул, обтянутый потертым бархатом, но выглядел он не слишком-то прочно…
– Миша, вы думаете, что нужно осмотреть дверь сверху? – спросила Аглая, заметив, что я взглядом примериваюсь к стулу. – Если хотите, я могу забраться туда. Меня он, пожалуй, сдюжит.
Я подтащил стул к двери.
Сбросив домашние туфли, Аглая оперлась ладонью на мое плечо и встала на сиденье.
– Тут, наверху, явно какая-то планка… – проговорила она сверху, нажимая рукой на край двери.
Вдруг из-под ее пальцев послышался негромкий щелчок.
По лицу Аглаи я понял: она что-то нашла.
Девушка, привстав на стуле на цыпочки, заглянула куда-то будто бы внутрь двери, а затем, помедлив секунду-другую, запустила в невидимый для меня проем пальцы.
Она, сосредоточенно нахмурившись и закусив язык от азарта, начала что-то искать, потом пытаться нечто подковырнуть, зацепить, а потом – и вытянуть наружу, с возгласами досады и раздражения теряя и роняя это нечто обратно и, подув на пальцы и помахав ими в воздухе, снова принимаясь за дело с утроенным усердием.
А затем я, стоя снизу под дверью, с замиранием сердца увидел толстый конверт из плотной грубой серой бумаги. Под рукой Аглаи он медленно и неохотно полз из недр тайника наружу, то и дело застревая в нем, будто бы таинственная дверь, словно вышедшая из старой арабской сказки, не желала по своей воле отдавать хранимую ею тайну пытливым бесцеремонным чужакам, позабывшим благоговейно произнести перед ней древнее магическое заклинание.