Покорные. Почтительные. Безотказные.
— Поняла, — сказала я.
Он помедлил, потом сжал мою руку.
— Вам пора идти.
Я сглотнула.
— Пока, Шон.
— Я буду сразу за вами. — Он замялся, затем отвернулся от двери, будто не хотел видеть, как мы выходим. Я была рада подаренному им уединению. При нем я нервничала.
— Эмбер, — начал Чейз, но покачал головой. — Просто не отходи от меня, хорошо?
Он хотел сказать что-то еще, но я не дала ему возможности. Кивнув, я отворила дверь.
Минуту я стояла посреди темной улицы, задержав дыхание, опасаясь, что сейчас произойдет что-то разрушительное. Будто вся МН только и дожидалась, пока я высунусь из своей норы, чтобы застрелить меня. Но ничего не случилось.
Чейз рядом со мной преобразился. Его лицо стало мрачным, взгляд — угрожающим. Когда мы двинулись с места, каждый его длинный решительный шаг заставлял меня прикладывать усилия, чтобы не отстать. Я опустила глаза и шла в нескольких футах позади него, потому что женщины не ходили наравне с мужчинами.
Когда мы подошли к углу улицы, начался легкий дождь. Фиолетовое небо низко нависло над нами, а мои предплечья и шея сзади покрылись колкой влагой, от которой кожа чесалась и почему-то казалась чужой. Без колебаний мы свернули в сырой проулок, украшенный лежащими на боку мусорными контейнерами, в которых рылись бродячие животные. Я едва не споткнулась о мужскую ногу, высовывающуюся из-под раздавленной картонной коробки. От каждого звука — взмахов крыльев голубя, грохота мусорного бака — мое сердце уходило в пятки. Мой взгляд бегал туда-сюда, но на нас, казалось, никто не обращал внимания. Это было хорошо. Пока.
Наконец проулок закончился и вывел нас на улочку, диагональную городской площади Ноксвилла. У выхода на Площадь находились два солдата, внимание которых привлекла выведенная краской из баллончика надпись на стене пустого магазина: "Снайпер, защити нас". Неоновая зелень краски оставила на стене потеки. Широко распахнув глаза, я уставилась на эту сцену, удивленная, что одобряю надпись, но затем опомнилась и снова опустила взгляд к земле.
Мы торопливо прошли мимо. Солдаты даже не повернули головы.
Минуя пустые контейнеры для "контрабандной продукции" и приговоренные к запустению здания, я пыталась заставить себя не реагировать на хор стонов и воя, исходящий от бесформенных куч рваной одежды, растянувшихся на красных кирпичах. Около тысячи бездомных граждан, иммигрантов из павших городов, которые пришли сюда за помощью и состраданием. Они жались друг к другу, защищаясь от порывов ветра. Последний раз, когда я была здесь, Шон спровоцировал беспорядки, но сейчас место было угрюмым, как кладбище. Учитывая то, что МН придерживала провизию, людям оставалось только умирать от голода.
Я оглянулась, но солдат позади не было. Мы прошли мимо заброшенных магазинов, полных самовольных поселенцев. На пустом складе красовался большой знак: "Посещение богослужения в 19:00 осуществляется в обязательном порядке". Я вспомнила церковь, на походах в которую я настаивала дома, после того как мы получили выговор по Первой статье за нежелание придерживаться государственной религии. Пока я называла наши имена церковному служащему, мама крала с приветственного стола пирожные.
Перед Чейзом расступались. Если не считать этого, то никто не обращал на нас внимания.
Я повернула налево, сосредоточив взгляд на пятках Чейза. В проулке впереди возле бочки стока дождевой воды толпилось несколько человек, набирающих мутную жидкость в прикрученную к куску дерева металлической цепью жестяную чашку с шелушащейся краской. У большинства из этих людей были признаки голодания. Ввалившиеся щеки. Пепельно-бледная кожа. В отличие от их лиц, тела несчастных, покрытые многочисленными слоями одежды, выглядели раздувшимися. В эти времена доверие можно было встретить нечасто. Любая вещь, оставшаяся без присмотра, быстро находила себе нового хозяина.
Тощий бродяга отошел от группы и приблизился ко мне, его запавшие глаза жадно меня осматривали. Под дырявым свитером на нем было одето женское летнее платье с оборками, и на короткое мгновение я подумала о Статуте, слова которого были вбиты в мою голову в Женском исправительном центре. Ношение одежды, не соответствующей твоему полу, означало нарушение Седьмой статьи.
Я приготовилась к тому, что меня узнают, почувствовала панику от того, что маски снимутся не на наших условиях.
— У вас есть еда, Сестра? Уже два дня прошло...
Он не знал, кто я. Меня охватило облегчение пополам с разочарованием.
Когда мой сопровождающий остановился и затем вернулся ко мне, мужчина отпрянул и поспешил укрыться среди безликих самодельных убежищ. Я вытерла вспотевшие руки о свою юбку в складки и просунула палец под застегнутый под горло воротник блузы.
— Пока нет, — тихо сказал Чейз. Он склонил голову в сторону группы солдат, собравшихся возле пустой площадки, огороженной желтой предупредительной ленточкой. Асфальт этой площадки был измазан черным и красным. Стол, за которым солдаты записывали добровольцев-призывников, был сломан пополам и блестел цветом вина. К темно-вишневым пятнам прилипли частички уличной пыли и нападавшие листья. МН оставила все нетронутым, открыто пренебрегая произошедшим, будто спрашивая, осмелится ли кто-нибудь праздновать смерть солдата.
Позади этой сцены на стене здания неоновой зеленой краской, подобной той, какой был выведен знак "Снайпер, защити нас", были проведены три одиночные линии.
С противоположной стороны Площади неожиданно для меня раздался звук колокола. Хоть большинство людей отчаялись получить завтрак, похоже, кое-какая еда все-таки ожидалась. С новыми силами голодающие повскакивали с мостовой и двинулись к раздаточной бесплатной столовой.
Я отскочила с пути бегущей семьи и направилась к серебристому автобусу, что стоял с противоположной стороны, где волонтеры могли сдать кровь в обмен на продовольственные талоны. Автобус стоял боком между двумя зданиями, обозначая вход в палаточный городок, как и говорил Шон. Табличка со словом "закрыто" висела достаточно низко, чтобы быть уже тысячу раз оплеванной.
Мы прошли вдоль автобуса к большому мусорному контейнеру, переполненному теми остатками мусора, который люди не могли использовать для постройки импровизированного убежища или сохранения тепла: битое стекло, сырая бумага и еда, испортившаяся слишком давно, чтобы быть хоть немного пригодной в пищу. Из контейнера пахло гнилью, плесенью и блевотиной. Я непроизвольно сморщила нос.
В укромном уголке между автобусом, зданием и мусорным баком было наше место встречи, и я быстро убедилась, что мы прибыли сюда первыми.
— Шону следовало бы уже быть здесь. — Я нетерпеливо притопывала. Взгляд Чейза потемнел, и я перевела глаза туда, куда смотрел он. В окнах автобуса были вывешены пять листовок.
Джон Назер, известный как Джон Райт. Роберт Фёрт. Доктор Эйден Девитт. Пател Чо.
Эмбер Миллер. А под моей фотографией крупными буквами было выведено: "Пятая статья".
У меня перехватило дыхание, будто легкие сжало металлическим обручем. Одно дело знать, что эта фотография существует. Другое — самой увидеть ее. Часть меня хотела сорвать ее, сжечь, но я не могла, потому что эта листовка была самой причиной, по которой мы были здесь.
Движение с другой стороны автобуса заставило меня вернуться к настоящему. Мы с Чейзом обернулись на звук, ожидая увидеть остальную часть нашей команды.
— С-сестра? — пролепетал слабый женский голос.
Это была низенькая, полноватая женщина не старше двадцати, с бледным лицом, испещренным оспинами, как поверхность луны. Ее глаза округлились, а руки поднялись ко рту. Когда я узнала ее темно-синюю форму, у меня свело живот.
Мы планировали, чтобы нас увидели несколько человек, но не те, кто работал на МН.
Рука Чейза опустилась на пистолет. Он посмотрел за спину женщины, проверяя, не было ли там солдат. Взгляд Сестры метнулся к нему, затем снова ко мне. "Она узнала наши лица", — подумала я, но потом вспомнила, что она назвала меня Сестрой. Она не видела наших фотоснимков. Я почти рассмеялась, когда поняла, что, должно быть, крутилось у нее в голове: солдат ФБР и Сестра спасения, прячущиеся в укромном местечке. Дело плохо.