Мигает лампочка — я захожу в кабинет.
Калмычка Зоя Басанговна похожа на замерзшего воробья. Справки в ее руках кажутся тяжелыми. Создается ощущение, что все ей велико: туфли, халат, стол, за которым она сидит, ручка, которой она пишет. Голос тихий, успокаивающий.
Она помнит меня — я всегда прихожу к ней с коробкой конфет.
Сегодня тоже.
— Спасибо, — привычно смущается она, — ну, как наши дела? Что-то у вас вид расстроенный. Не нервничаете?
— Нет, все хорошо.
— Хорошо? Ну, что ж…
Меряет живот, взвешивает меня.
— Многовато набрали за эту неделю, так не годится. И отеки. Соленое любите?
— Люблю, — сознаюсь я.
— Нельзя. Потом много пьете и вот видите, что происходит?
Мы вместе смотрим на мои слоновьи щиколотки.
Зоя Басанговна, пожурив меня за невоздержанность, усаживается за стол, торопливо плетет вязь маленьких круглых буковок, решающих мою дальнейшую участь.
— Так, направления на кровь и мочу, — протягивает мне бумажки.
— Опять?
— А вы как хотели? Кстати, мы с вами ЭКГ делали?
— Нет, по-моему.
— Тогда пойдемте.
Спускаемся этажом ниже, заходим в просторный светлый кабинет. У окна в кадке высокое разлапистое растение. Широкие с глубокими прожилками листья запылились и стали похожи на пластмассовые. Земля совсем сухая.
— Надо бы полить, — киваю на него.
— Ой, — спохватывается Зоя Басанговна, — надо же, совсем забыла! А вы пока раздевайтесь и ложитесь на кушетку.
Она берет пластиковую бутылку, выбегает из кабинета. Здесь прохладно и лежать голой совсем не хочется. Смотрю в окно: бледно-серый ноябрь расплывается в пелене мокрого снега, вздрагивая от порывов внезапного нервного ветра, черноствольный высокий клен с влажными, кое-где оставшимися блекло-лимонными листьями, съежившийся, вышедший покурить охранник… Едва слышный, отдаленный шоссейный гул и громкое, истеричное тиканье кабинетных часов.
— Еще не разделись? Давайте-ка быстренько!
Зоя Басанговна с полной бутылью устремляется к растению, слышно, как булькает вода, тут же жадно впитываемая землей.
Потом ловко прикрепляет к моему животу датчики, включает прибор: тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук… Он работает громко и перекрывает тик-таканье часов. На экране вычерчивается зубчатая траектория новой жизни. Врач наблюдает за ней и что-то записывает. С тревогой слушаю биение маленького сердца — все ли нормально?
— Не переживайте, — говорит Зоя Басанговна, — пока все в норме. Лежите спокойно. Еще минут двадцать.
Когда я пришла на первый прием, она была в отпуске, и вместо нее принимала мужеподобная тетка лет шестидесяти, пахнущая едкой смесью папирос и дешевых духов. Не сигарет, а именно папирос, типа «Беломора».
Говорила она с какой-то добродушной хамоватостью, фамильярно поругивая.
Исследовав шершавыми грубыми пальцами мой живот, буркнула:
— Надумала тоже, в тридцать два рожать… А чего раньше-то? Погулять, небось, охота было?
— Да нет, — попыталась объяснить я, — просто желание иметь ребенка появилось только сейчас.
— Ишь ты, желание! Только о себе и думают! Желание… У меня вот тоже, в девятнадцать, не было желания, ну, сделала аборт — и что?
— Что?
— Да что-что, без детей осталась, вот что. И муж бросил, ушел к нормальной бабе, которая родить может. Сволочь он, конечно. Но и его понять можно — как без детей-то?..
— От меня тоже ушел.
— Чего это? — удивилась врачиха.
— Сказал — не хочет детей. Не готов.
— Вот те на! — оторопела она. — Это как же так?.. Да-а-а… А с кем живешь-то?
— С Хвостом.
— С ке-ем?
— С Хвостом. Так зовут мою собаку.
— А-а, понятно. Не, одной не годится. Мать-то жива?
— Жива.
— В Москве живет-то?
— В Москве.
— Вот и поезжай к ней.
— Я так и собираюсь сделать.
— Правильно. Мать всегда поможет. На то она и мать. Да, кстати, — осведомилась она, — а кошек нет?
— Нет, кошек нет. А что?
— А то! Тогда требовалась бы справка из ветлечебницы.
— Зачем?
— Порядок, — строго сказала она.
Я, конечно, ничего не стала ей рассказывать о соседке Тамаре, которую весь дом считал сумасшедшей за то, что она держит в своей однушке одиннадцать кошек. Когда я заходила к ней, в нос ударял стойкий кошачий запах. Она была похожа на клоунессу: миниатюрная, лет пятидесяти, волосы выкрашены в красно-рыжий цвет, на щеках рассыпаны веселые конопушки, а на ногах — ярко-малиновые тапочки с большими помпонами.