Мы пили чай, и с детским восторгом она показывала мне, что умеют делать ее любимицы, которым всегда давались вычурные имена. Одна из них, серебристая Стэлла, с легкостью стояла на одних передних лапах, рыжая Клеопатра по команде хозяйки в мгновение ока повисала на огромной хрустальной люстре и замирала, восторженно виляя пушистым хвостом, черная с белой манишкой Лейла прыгала через обруч, а потом, примагниченная запахом аппетитной розовой с жирком колбасы, кувыркалась на полу несколько раз подряд.
— Это мой домашний цирк! — гордилась дрессировщица.
В юности Тамара мечтала поступить в цирковое училище, но родители воспротивились, дескать, не хватало нам еще циркачки в семье, и отправили ее в ПТУ получать профессию маляра-штукатура. Она и сейчас работает по специальности, а мечта ее ютится теперь вот здесь, в маленькой квартирке, куда кроме меня никто и не заходит. Мы пьем чай, говорим о необыкновенных кошачьих талантах и о моем Хвосте, весь талант которого состоит в том, что он научился энергично вилять обрубком несуществующего хвоста, потерянного в дворовом прошлом. Но когда по вечерам мне становится невмоготу от сгустившейся, как сумерки, тоски, он подходит и долго смотрит на меня с почти человеческим сочувствием…
— Та-ак, ну, что тут у нас? Посмотрим. — Зоя Басанговна изучает длинную летопись сокрытой во мне жизни. — Сердце вашего ребенка работает прекрасно! Одевайтесь. Кстати, а мы с вами УЗИ делали?
— Один раз.
— Через месяц сделаем еще.
— Только я так и не поняла — мальчик или девочка…
— Ну и не надо. Сюрприз будет. А вы кого хотите-то?
— И того и другого.
— Двойняшек, что ли?
— Да нет, можно поочередно. Видите ли, меня волнует демографическая проблема в нашей стране.
Зоя Басанговна улыбается, пытаясь понять, шучу я или нет.
— Что ж, все, как говорится, в ваших руках.
Прибор выключен, и опять слышно, как, разрезая тишину на мерные доли, громко тикают часы.
Снег уже кончился, но воздух пронизан промозглой сыростью, и под ногами грязная снежная жижа. Ночью она превратится в бугристый шершавый лед — обещают минус восемь. Сажусь в свою шестерку, припаркованную возле роддома. В машине холодно и слегка пахнет бензином. Завожу. Минут через пять включаю печку. Скоро будет тепло. Пока живот не упрется в руль, буду ездить. Роддом находится возле метро «Щелковская», а я живу в Мытищах, точнее — в маленьком поселке «Дружба» недалеко от МКАД.
В «Дружбе» уютная, камерная, совсем немосковская атмосфера. Богатые свежевыстроенные дома по обе стороны от дороги (незатейливо-скромных в стиле минимализма садоводческих товариществ почти не осталось), девяти и пятиэтажные, в одном из которых живу я, пять минут ходьбы до леса — заповедника «Лосиный Остров» и столько же до огромного поля, спускающегося к Яузе. По полю этому Хвост самозабвенно гонял пугливых оленей, весело игнорируя мое настырное хлопанье в громкие ладоши. Потом подходил, изображая виноватость, зная, что его тут же простят и не ударят, а только скажут в запале: «Все, больше с поводка не спущу!» и уже на следующей прогулке, конечно, отпустят…
Заезжаю к маме, на 15-ю Парковую. Давно немытая лестница, пятый этаж, тесный коридор «хрущобы», лилипутская пятиметровая кухонька, где меня ждет вкусный обед.
— Ну, как, — беспокоится мама, — что сказала врачиха?
— Опять кучу направлений на анализы дала.
— Это они любят. Затаскают теперь.
Сейчас она скажет, что не ходила к врачам вплоть до того момента, когда надо было оформлять декретный отпуск.
— И чего к ним таскаться? Я бы к ним вообще не ходила. Я же тебе рассказывала, что первый раз пришла уже с большу-у-ущим животом…
— Рассказывала, мам, рассказывала. Давай обедать. И я поеду, Хвоста пора выводить.
— Ты бы привозила его ко мне, тяжело тебе с ним гулять-то скоро будет, он же вон — боров какой.
— Ты же знаешь, он переедет только вместе со мной.
— Когда?
— Ну, недели за две до родов.
— Ох, дождешься ты. И все за рулем — смотри, там и родишь. Кстати, отец-то твой не звонит?
— Звонит. Почти каждую неделю.
— И что говорит?
— Как всегда. В гости зовет.
— А-а-а… Поедешь?
— Не знаю, может, в новогодние праздники.
— Передавай привет.
Восемнадцать лет назад родители разошлись. Первые годы мы с отцом даже не виделись, только созванивались изредка. А последние лет семь-восемь пытаемся оживить увядшее родство — так отпаивают водой засохшее растение. Два-три раза в год привожу ему, его жене и уже взрослой дочери грустные мамины приветы, покрывшиеся коростой засохшего, как старое варенье, отчаяния. А обратно везу равнодушно-бодрые приветы отца.