О Боброве с его высокой и трагической судьбой в спорте вряд ли скажешь больше, чем сказано и написано. В том числе стихами: «Шаляпин русского футбола, Гагарин шайбы на Руси». По словам Аркадьева, он не думал, почему надо сыграть так, а не иначе, — то было наитие. «Ты, Моцарт — бог, и сам того не знаешь». Чувствовал ли уникальность, избранность свою? В повседневности, похоже, забывал — был прост, широк и щедр. На поле или хоккейной площадке, жадный до гола, мог сорваться: «Почему не дал?» Или: «Я те не мальчик за такими пасами бегать». Мы еще не раз вернемся к нему в нашем рассказе — просто обречены.
Наконец, Демин. «Дема с Пресни». Кругленький, беленький, сам был похож на мячик, игра его — веселая, а финтов таких ни у кого не было: мяч себе лежит, а Дема через него туда-сюда скачет. Один киевский защитник, недавно переехавший из Закарпатья, назначенный в игре опекуном Демы, потом сутки спал без просыпа, так его допек, заморочил малыш.
Дему любила Москва. Один из его многочисленных друзей-поклонников (а среди них были и Петр Алейников, и Николай Крючков, и Борис Андреев) Михаил Иванович Жаров рассказывал: «Понимаете, штука какая удивительная. Иду по улице Горького, и вдруг нет за мной толпы всегдашней, никого нет, понимаете ли, на ту сторону глазеют, а там, оказывается, Дема шествует».
На установках в ЦДКА любили бывать военачальники, как-то приехал Буденный. Дема в ту пору прорабатывал «Краткий курс», потому норовил вставить мнение о недостатках — в плане критики — как движущей силы. А тут — молчок. «Демочка, что с тобой?» — забеспокоился маршал. «Ему шею надуло, — пояснил Николаев, — неизвестно, как играть будет». Маршал вызвал адъютанта: «Привези из моего шкафа Машкину растирку». Велел за четверть часа до игры натереть шею Демы. Помогло — заиграл. Прострелил слева, мяч срезался, чего Хомич не ждал, и юркнул в ворота. Дема в восторге кинулся на гаревую дорожку прыгать и махать трибунам, за что товарищи потом его взгрели — не те были нравы, без истерических лобзаний. А «Машкина растирка» применялась для лошади Семена Михайловича, чтобы она играла и плясала под ним на парадах.
О другом человеке сказано, но и о Деме можно, что его постигла судьба незлобивых, обаятельных, совершенно бесхарактерных талантов, — споили. «Ты у нас такой замечательный — пей-до-дна!» В лямке армейской артели тоже не святые ходили, но общее дело прежде всего, и, когда Дема нарушал очередное слезное обещание исправиться, ему перепадало крепко. Он не обижался, однако пересилить себя не мог. Бобров в последние Демины годы буквально из-под заборов его выволакивал, обмывал, одевал, селил у себя, Дема убегал и — все сначала...
Не хочется завершать разговор о людях ЦДКА на грустной ноте, хотя из песни слова не выкинешь. Нам вспомнилась сейчас процитированная вначале статья Аркадьева — о тактике динамовцев, разбегавшихся от владеющего мячом, и армейцев, концентрировавшихся вокруг него. Нет ли в этом и иного, общечеловеческого смысла? Говорят, когда Хомича спросили, почему ЦДКА выигрывает у «Динамо», он ответил: -Потому что мы отмечаем праздники каждый сам по себе, а они — вместе».
Очередь у касс «Динамо» была привычна. Но та — в конце сентября 1948 года — несусветна: анакондой обвила, сжала она все тело стадиона, весь забор. Собственно, к очередям привыкли — они (не то, что сейчас) чинно топтались у трамвайных и троллейбусных остановок, никто никому не отдавливал задники галош, не наступал на полы. Возможно, дисциплина сохранилась со времен военных: ты знал — если на мыльный талон твоей промтоварной карточки давали, к примеру, сапожную ваксу, тоже нужную в хозяйстве, постоишь и получишь. Карточки в сорок восьмом отменили, вера в справедливость распределения благ (несмотря на наличие отдельных блатмейстеров) осталась.
Словом, если ты не поленился встать в пять, а то и в четыре (живя, скажем, за Абельмановской заставой) утра, добраться способом пешего хождения до Ленинградского шоссе, то к полудню достоишься, втиснешься в щель между чугунными разделительными штангами и подойдешь к вожделенной кассе. Значительно труднее было от окошка вырваться на волю. Но бравая милиция и добровольцы подюжей изобрели-таки средство. Тебя брали за руки-за ноги, закидывали на головы толпы, на подставленные ладони, которыми она, дружелюбно гомоня, выкатывала счастливца (если счастливицу, вообще полное удовольствие) прямиком к метро.