Футбол популярен у нас с тех пор, как завезен в конце прошлого века англичанами. Года не прошло, рубилось все Подмосковье — Вешняки с Томилином, Новогиреево с Петровско-Разумовским, шилась настоящая форма на «морозовцев», на «Унион». С севера надменно поглядывали столичные: на весь Санкт-Петербург славились «Унитас» и «Меркур», пылили «дикие» в Коломягах и Териоках. На юге посверкивала скептическая усмешечка: Одесса всегда имела что сказать, располагая «Вегой» и «Маккаби» и — в качестве неиссякаемого резерва — моторными хлопцами с Ближних, Дальних Мельниц, с Большого Фонтана... Футбол любили всегда, но, представляется, в конце сороковых круг его поклонников был шире, нежели и теперь, включая в себя и академика, и героя, не говоря уж о мореплавателе и плотнике.
А куда еще пойдешь, что предложит тебе тогдашняя московская афиша? В подавляющем большинстве театров неизменный «Русский вопрос», он же и экранизируется, снискав (о чем явствует из газет) грандиозный успех на грандиозном международном кинофестивале в малоизвестном курортном местечке Мариански Лазни (Чехословакия). Ну, естественно, на экранах пышно-лубочное «Сказание о Земле Сибирской»: «Если будете в Тюмени, позвоните к нам в колхоз, мы бы загодя пельмени положили на мороз». Еще, правда, не выпущен другой шедевр из псевдосельской жизни — «Кубанские казаки», где девушки-колхозницы просят председателя приобрести для клуба рояль, а то уж неудобно о таком счастье и изобилии петь под баян. «Показывать не что есть, а что должно быть» —сакраментальный ответ одного второгодника на вопрос педагога о сути метода социалистического реализма.
Газеты... Что ж, в каждой по шесть-восемь пространных рапортов великому, мудрому и гениальному о том, как, вдохновленные его идеями, мы восстанавливаем разрушенные ГЭС и шахты, даем уголь, бурим нефтяные скважины, рубим леса и сажаем в лесополосах дубы квадратно-гнездовым способом по методу «народного академика» Лысенко. Не ищите иронии в наших словах, страна трудится честно и самоотверженно, мы радуемся очередному снижению цен: на хлеб, на мясо, на радиоприемники — последнее обогащает культурную жизнь. В день снижения в радиопрограмме читаем: «20.00 — монтаж фонограммы фильма «Мичурин» (заметим, что лента официально признана веским доводом в борьбе против вейсманизма-морганизма):
21.40 — лекция «Книга И. В. Сталина «Марксизм и национальный вопрос»: 22.10 — русские народные песни по заявкам». Одна звучала так: «Или впрямь не стынет солнце белою зимой? Это светит наше солнце — Сталин наш родной».
Повествуя о футболе тех лет, нельзя не учитывать, что иные шли на трибуны, дабы забыть, о чем не хотелось помнить. О статьях и докладах, часть которых составляли своего рода проскрипционные списки: формалистов и опошлителей действительности в литературе (Ахматова, Зощенко), музыке (Мурадели, Шостакович, Прокофьев, Шапорин, Мясковский и др.), в литературоведении (Бонци, Цейтлин и др.), искусствоведении (Юзовский, Борщаговский и др.), кино (Трауберг, Блейман и др.), наконец, в биологии (Шмальгаузен, Серебровский, Завадовский, Жебрак, Дубинин и др.).
Молчаливо близится «ленинградское дело»; в печати ни слова, просто из перечислений тех, кто в президиуме Колонного зала или на трибуне Дворцовой площади, исчезают Н. Вознесенский, А. Кузнецов, П. Попков и другие честные коммунисты. Внезапно в уголочке газетной страницы непритязательным петитом: «Ввиду поступивших заявлений от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры о том, чтобы не применять Указ об отмене смертной казни к изменникам Родины и шпионам...»
Спасибо тебе, футбол, и за девяносто минут бесстрашного счастья дважды в неделю.
С. ТОКАРЕВ: Лишь недавно, сопоставив события, кажется, не соприкасавшиеся, я все понял. Мне было тогда 16 (для пионерлагеря переросток), мама купила мне путевку в дом отдыха. Но не посылать же пацана одного: воспользовались тем, что туда ехал мамин начальник, согласившийся за мной присмотреть. Молодой и красивый, там он пользовался бешеным успехом у истосковавшихся за войну женщин, изнемогал, но держался, а я гонял в футбол. Вдруг я приметил, что на меня то и дело со странной пытливостью поглядывает сосед по палате. Когда мы остались вдвоем, он шепотом спросил: «Ты не сын Николая Семеновича?» Я кивнул — голос пропал.