Мой отец Николай Цвелев (партийная кличка Токарев), член РСДРП (б) с 1917 года, участник октябрьских боев в Москве, в Крыму против Врангеля, затем партийный, издательский работник, был арестован в 1938-м, согласно справке о реабилитации умер в 1940-м (мы не знали, что приговор «10 лет без права переписки» по большей части означал расстрел). Мать не тронули, после войны она сменила место работы, да и сожгли, должно быть, в сорок первом архивы многих отделов кадров, она стала писать в анкете «умер», я то же отвечать учителям. Так вот, летом сорок восьмого я «попал под колпак» страха. До конца путевки оставались две недели, и секунды не было, чтобы я не гадал, откроет ли незнакомец тайну мальчишки, злополучно похожего на отца, начальнику матери мальчишки, выгонят ли ее с работы, да и вообще — что будет. Да, Сталин провозгласил, что сын за отца не отвечает, но позже уточнил, что яблочко от яблони недалеко падает, — ценил народную мудрость.
Хотите — верьте, хотите — нет, я на каждый матч ЦДКА тогда загадывал: победят — пронесет тучу, нет... На трибуне сидел маленький жалкий изгой, болел, как другие, только болезненней. Впрочем, один ли я?..
Положение армейского болельщика усугублялось тем, что произошло предыдущей осенью: динамовские, спартаковские однолетки презрительно ему подмигивали. В 47-м, дабы опередить московское «Динамо» и стать чемпионом, ЦДКА требовалось выиграть в Сталинграде у «Трактора» 5:0. Или — 9:1. Или — 13:2 (тогда при равенстве очков решающую роль играла не разница забитых и пропущенных мячей, но соотношение. У «Динамо», закончившего сезон, оно составляло 3,80, армейцам требовалось на сотую больше). Они сыграли как по заказу, что породило толки, подозрения и сплетни.
Меж тем, выиграй тогда «Трактор», быть бы ему в пятерке. Команда крепкая, неуступчивая, может, не тешившая глаз изысками техники, но с характером, с сознанием, что они — сталинградцы. Город еще был разрушен, жили они в поселке Сталинградского тракторного завода, в бараках бок о бок со своими требовательными болельщиками. Тренировал их Юрий Ходотов — молодой, 33-летний. Ему, надо признать, был близок Борис Аркадьев — не только по духу, но и интеллектуально, поскольку оба вышли из петербургских актерских семей, только Андрей Аркадьев был не на первом положении на сцене Нового театра Веры Комиссаржевской, Николай же Ходотов, любимец прогрессивного студенчества, украшал собою Императорский Александрийский. Борис Андреевич всегда тянулся к молодежи, Ходотов стал тренером в 24 года, он вспоминает, как на семинаре в Тбилиси гулял с мэтром по базару под страстные кличи мальчишек, продававших бухламу — пирожки: «Свежий бухлама! Замечательный бухлама!» Один от усердия заорал вдруг: «Маладэс бухлама!» — и, оценив экспромт, Аркадьев повлек спутников покупать именно этот «маладэс».
Значит, светило сталинградцам место в пятерке. Но в матче со столичным «Динамо» московский судья малость помог землякам. Добро бы так считал Ходотов и его игроки: в «Красном спорте» отмечалось, что в ворота динамовцев не назначен явный пенальти, и вообще — «слабо и неточно провел матч И. Широков». 0:2. С 40 очками «Динамо» закончило чемпионат, ЦДКА сыграл в Тбилиси 2:2. Если бы 0:0 или 1:1, соотношение не так нависало бы над ними. Вадим Синявский выехал в Сталинград: радиорелейной линии, позволявшей вести оттуда репортаж, не было, но получили разрешение использовать правительственную связь.
...Ю. Н. Ходотов прищурился и с выразительной актерской интонацией продекламировал: «Правду, только правду и чистую правду? Согласен. Ко мне, не стану скрывать, накануне подошел Леша Водягин — мы были хорошо знакомы: «Конечно, Юрий Николаевич, нам трудно...» Ничего более, боже упаси, и я ответил: «Да, Леша, вам трудно». На установке я сказал: «Ребята, возможность быть пятыми у нас имеется. Им ведь нужно 5:0, и, если мы забьем хотя бы гол, они бросят играть. Они же не сумасшедшие, они понимают, что девять нашему Васе (имелся в виду Ермасов) им ни за что не заколотить». Первый тайм кончился 2:0, у нас тоже были вернейшие моменты, и я в раздевалке снова: «Ребята, нужно им забить». Минут 25 счет не менялся, мы с Аркадьевым сидели на соседних скамеечках, я видел его совершенно бесстрастный, как всегда, как на медали, профиль. И тут — третий гол. Это был для нас психологический надлом. Федотов и Бобров расправили крылья, а наши защитники, особенно крайние — Бадин и Шеремет, как-то увяли. Не забудьте все же, что мы были злы на динамовцев, где-то в подкорке это застряло... Помню, забили четвертый, хотя Ермасов, честнейший человек, делал все, что мог... Потом, помню, мяч у Ермасова в руках, наш полузащитник кричит: «Вася, мне!» — а Демка тут же прыгает — головой чуть выше пояса Васе — и молит: «Васенька, родненький, мне!». После пятого гола Аркадьев, чего я за ним никогда не наблюдал, вскочил и поднял руки. Тотчас, правда, сел. Матч продолжался, ЦДКА шел вперед, хотя Николаев кричал: «Ребята, все назад!» Судил Латышев справедливо: один гол Боброва он не засчитал, в предвзятости его не обвинишь. Потом я поздравил Бориса Андреевича. Как они отмечали победу, не знаю, но некая троица — Латышев, Ходотов и Синявский — отправилась посидеть в харчевенку. Вадим был расстроен больше всех — он, голубчик, за «Динамо» болел».