Из всего, что говорилось, Пирцяко Хабиинкэ услышал знакомое имя Мария. И он, осмелев, встал рядом со вторым пилотом, на которого женщина смотрела чаще, чем на других. И сейчас она взглянула на него, что-то весело рассказывая. И вдруг замолчала, будто что-то вспомнив.
— Ты Пирцяко Хабиинкэ? — не то вопросительно, не то утвердительно сказала женщина и, не дожидаясь ответа, заговорила по-ненецки. А потом с обезоруживающей улыбкой подошла к командиру вертолета:
— Константин Николаевич, вы ничего мне не объясняйте. Знаю, что по инструкции не положено. Но этот ненец должен улететь в Уренгой. Сергей Васильевич, придумайте что-нибудь. Случай с этим ненцем — это посерьезнее, чем два комара в ваших глазах. Прошу вас.
— Что будем делать? — после недолгого молчания, ни к кому не обращаясь, спросил командир вертолета.
— Запишу его в путевой лист, — ответил второй пилот.
— Записывай. Должен же ты отблагодарить Марию Петровну, которая спасла тебя от твоей же глупости, когда ты решил, что потерял зрение, а дело-то оказалось комариное.
Русская женщина в ненецкой кухлянке постояла на краю взлетного поля, пока не скрылась из глаз управляемая человеком птица.
Низкие своды вертолета напомнили Пирцяко Хабиинкэ родной чум. Стояли впритык ящики с красными круглыми поленьями. Зачем везут дрова? На Пуре тайга! Он постучал согнутым пальцем по железу и удивился еще больше. Неужели железо будет гореть? Почему мужики говорили о пожаре?
— Газ, газ! — несколько раз подряд повторял ненец новое слово, чтобы его хорошо запомнить. Что принесет газ его родной земле? Его Пуру? Рекам и болотам? Стадам оленей? Ягельникам?
Никто не видел, как Пирцяко Хабиинкэ вышел из вертолета, за руку попрощался со всеми начальниками. А вертолет скоро ушел в обратный рейс. Так случилось, что экипажу больше не пришлось лететь в Уренгой, и никто в поселке не узнал, что привезли вертолетчики давно пропавшего ненца.
Пирцяко Хабиинкэ не стал задерживаться на берегу ненавистного Пура. Казалось, каждое дерево: кедрач, ель и кусты по берегам напоминали о постигшем его горе. Решил зайти в поселковый Совет, поговорить с Сероко, спросить, не знает ли он, где его чум с бабой и сыном. Но изба Сероко затерялась среди новых изб, искристо желтых от вытаявшей смолы. Дорога неожиданно прицела бывшего бригадира к бане. Срубил ее когда-то Филька. Напарившись, приемщик с разбегу бросался в холодную воду реки. Но сейчас из бани при нем выбегали незнакомые мужики, красные, распаренные. Прыгали в Пур и снова убегали париться.
Пирцяко Хабиинкэ вдыхал новые для себя запахи. Чем больше ходил, тем сильнее появлялось желание снова отправиться в путь. Он ловил мысль, как убегающий аргиш: не понимал, что произошло с его родным Пуром, тундрой, тайгой, поселком, и это не давало ему покоя.
Мудрые советы давал ему отец. Давно он откочевал в другую тундру. Пирцяко Хабиинкэ тогда сам запряг белых важенок. Посадил отца на новые нарты. Положил тынзян, хорей, карабин, патроны, лук со стрелами, пасть для песцов и сеть для ловли рыбы. Ему захотелось побывать на Хальмер-Ю, покричать отцу, спросить его совета. Не приведет он с собой жертвенного оленя, но старик должен его простить. Порвет свою рубашку и привяжет к палке пестрые ленточки.
Хороший аргиш за четыре мерки приходил к Хальмер-Ю, а бригадиру пришлось неделю добираться по тундре до места погребения. Отсюда уходил кочевать в другую тундру весь род Хабиинкэ. Недалеко от леса, на краю болота, где торчал острый камень, задернутый зеленым мхом, в разных местах чернели нарты. В траве белели оленьи рога.
В трещине камня стоял божок. Посмотрел Пирцяко Хабиинкэ на голову Великого Нума и на его щеках не увидел следов жертвенной крови.
— Ге-ге-ей! — громко закричал он, приставив развернутые ладони ко рту. — Отец, ты слышишь меня? Я пришел поговорить с тобой! Нет мне счастья в тундре.
Никто не ответил Пирцяко Хабиинкэ с Верхней тундры. Но он знал, что отец должен отозваться, подать ему дельный совет. Надо набраться терпения и ждать.
Прошел долгий день. Пирцяко не мог сказать, когда он засыпал, когда бодрствовал. Боялся открыть глаза. Вдруг ему показалось, что он услышал глухие слова своего отца. Без зубов отец шепелявил. Не все слова Пирцяко разобрал. Они глохли где-то вдали. Но почудилось ему, что отец за что-то рассердился на него. Наверное, за то, что долго без дела шастал по тундре. И еще будто отец распорядился: «Возьми мой карабин». — «Если я возьму твой карабин, как ты будешь отбиваться от волков?» — спросил Пирцяко. «У меня есть хорей. Разве ты забыл, что я убил им двух волков?» — «Помню. Башку еще не растерял».