– Да это вообще никакого отношения к аурам не имеет, Наталья Ивановна! Я говорю про расширение сознания! Я говорю, что мы можем видеть больше, если захотим. Мы можем сместить точку сборки и увидеть вокруг совершенно чудесные, сказочные вещи!
Орлова была довольна. Сидя в этой летней кухне, она и так видела вокруг совершенно чудесные вещи и чудесных людей. В большом, во всю стену окне открывалось сказочное гладкое озеро, далекие вершины гольцов. День был тихий, без яркого света и резких теней, под высоким, мягким небом.
Но молодому Комогорцеву, который и так уже достаточно сместил свою точку, уехав из Питера сюда и устроившись лесником, хотелось, конечно, большего. У него были яркие глаза, в расстегнутом вороте рубашки виднелись яркие полосы тельняшки.
– Дмитрий, скажите, откуда у вас подобное описание восприятия?
– Это Карлос Кастанеда.
– У него в доме этого добра – книжек десять или пятнадцать, – сообщил Володя Двоеруков.
Татьяна поставила на стол большие миски с вареной картошкой и жареной рыбой. Под полотенцем остывали пирожки.
– Давайте, накладывайте сами. Вон еще приехал кто-то. Володь, пойди.
Володя спустился к берегу и помог затащить лодку Жене Веселовскому.
– Наше вам, – сказал Веселовский, стоя в дверном проеме в широкополой шляпе, с гитарой за плечами. – Наталья Ивановна! Вы председательствуете в этом собрании! Рад вас видеть. Господа! Дамы!
– Женечка, я тоже ужасно рада. А мы тут Кастанеду обсуждаем и точку сборки. Дмитрий предлагает сместить взгляд на вещи и увидеть их в истинном свете.
Веселовский густо рассмеялся:
– Как говорил Сервантес, вы еще не привыкли, что все вещи странствующих рыцарей представляются ненастоящими, словно бы вывороченными наизнанку? Точка сборки находится, как известно, в Москве. Но мы с вами умеем ее смещать и видеть все в истинном свете. Я вот вижу, что это вовсе не старая летняя кухня, а просторный зал, наполненный светом, а передо мною самые успешные люди нашего времени. Благородные доны и сеньоры в жемчугах и расшитом бархате. – Веселовский повесил гитару на стену и устроился к столу.
И пирожки, и рыба, и хлеб казались Кате очень вкусными, а люди, даже только что вошедший Женя, похожий на рыжебородого флибустьера, – давно знакомыми. Она с удовольствием осталась бы здесь, в жемчугах и расшитом бархате, на все лето. Смотрела бы и слушала.
– Ну что, я продолжаю преподавать. Сейчас вот привезла подрастающее научное поколение. Как вы?
– А мы, как Меншиков в Березове, читаем Библию и ждем…
– Дмитрий, берите пример с Веселовского. Учите больше стихов, а не вашего Кастанеду.
– Вот, приехал устраивать лагерь для подопечных. Завтра-послезавтра малолетних бандитов привезут.
– И кто ваши подопечные?
– Я говорю – бандиты. Из детской колонии полтора десятка пацанов. Одиннадцать-двенадцать лет. Будем мусор по озеру собирать, в тайгу сходим, дрова по избушкам напилим. Трудовое воспитание.
– Женя, господи, вы серьезно?
– В прошлом году попробовали – отлично прошло. В тайге забывают все свои понты – дети и дети. Костры, песни, все дела.
– И вы один с ними?
– Нет, еще товарищ старший лейтенант – сопровождающая. Строгая такая.
Вечером Маарка привел лошадей, а когда стемнело, на берегу был костер и прощальные посиделки. Все расходились – каждый в свою тайгу. Орлова шла с аспирантками учитывать птиц, Веселовский уводил на какую-то «вторую избушку» малолетних бандитов, староверки уходили к Агафье.
Катя, конечно, тоже сидела со всеми вместе и, подперев подбородок, глядела на огонь и на лица. Усадили даже маму с Альбиной Генриховной. Мама неудобно примостилась рядом на бревне, расправила юбку на коленях, запахнула расползающуюся на животе куртку. Среди этих людей ее полнота особенно бросалась в глаза.
– Застегни жилетик, зябко как-то, – сказала она. Вправила дочке под платок выбившуюся прядь.
Катя встала, отошла к воде, постояла в ночной озерной свежести, бросила в залив камешек. Спустила платок на плечи, растрепала волосы, а потом вернулась к теплу костра и влезла с другой стороны на свободное место между Двоеруковым и Ленкой. Теперь ее и маму разделяли языки пламени. Митя притаранил и подсунул к огню целый пень, выбеленный водой и солнцем.
– На, Катюха, набрось. – Володя прикрыл ей плечи суконной курткой.
Куртка пахла мужской работой и табаком, она была ужасно уютная. Катя съежилась под ней, положила подбородок на колени, узенькая спина под курткой выгнулась колесом.