С этой стороны, возможно, я это допускаю, наш разговор был им точно рассчитан, несмотря на приличное количество выпитого. Утратив как бы контроль, он поделился со мной сказкой, которую никак нельзя было принять всерьез. И в этом мне чудится удивительная ирония. Сейчас, по прошествии времени, я все больше склоняюсь к тому, что в словах Кинбауэра не было никакой выдумки. Ни на грамм. Он поделился со мной сокровенным.
— Я уберу миски? — спросил Крис, поднимаясь.
— Нет, не надо, я доем, я обещаю, — сказал Искин.
— Лучше налей мне еще вина, Крис.
Костигер передал напарнику пустой бокал. Крис вышел. Искин, вздохнув, взял свою миску в руки.
— Если вы не хотите… — начал Костигер.
— Нет-нет, мне необходимо поесть, — сказал Искин.
Он набил кашей рот. Костигер улыбнулся.
— Все дело было в Плюмеле, — сказал он. — Точнее, в Плюмеле и в непонятном каменном, с металлическими вставками конусе.
Искин кивнул.
— В колпаке. Я видел.
— Когда?
— Однажды, — сказал Искин. — В полубреду.
— Ну, можно назвать эту штуку и колпаком. Это был то ли тольтекский, то ли ольмекский артефакт. Чуть ли не от нашего гения географии Гумбольдта, который вывез его из Мексики и хранил в своем доме в Берлине. Стоял он потом на каминных полках, пылился на чердаках или использовался, может быть, как ваза или как ночной горшок, об этом можно только догадываться. И у Кинбауэра он оказался совершенно случайно — один из его студентов (Рудольф тогда преподавал в университете) преподнес ему артефакт на день рождения. Знал, что Кинбауэр любит необычные вещи. Тогда, кстати, и выяснили происхождение «колпака».
Вернувшийся Крис подал Костигеру бокал, наполненный вином, и поставил на стол бутылку, чтобы не бегать вниз еще раз. Альфред-Вальтер благодарно ему кивнул.
— Собственно, — сказал он, — на этом бы история «колпака» и Киле-фабрик кончилась, не начавшись, если бы у Кинбауэра не было знакомой с душевнобольным сыном. Как вы понимаете, Людвиг, я говорю о Карле Плюмеле. Ему тогда было около шестнадцати. Он был крупный, рыхлый парень, слегка медлительный и редко понимающий что-то с первого раза. Интереса, как сказал мне Кинбауэр у него было два: есть и играть. Фольдланд выбирался из войны, биржи росли, коммунисты и социал-демократы бились с националистами, а Штерншайссер еще не был канцлером и не провозглашал манифест о самоочищении нации от врагов государства, евреев и слабоумных.
Что сделал Карл в доме Кинбауэра первым делом, так это напялил «колпак» себе на голову. Его голова замечательно к артефакту подошла. Рудольф уже хотел отобрать игрушку у дебила, как заметил, что «колпак» сыплет блестками. Без головы Плюмеля артефакт работать не захотел. Даже когда Кинбауэр по очереди использовал свою голову и голову соседки. Карл оказался незаменим.
— Почему? — спросил Искин.
— Вы слышали о волнах Бергера? — спросил Костигер.
Искин поставил миску на стол.
— Вы про мозговые волны?
— Да, — сказал Костигер. — Бергер как раз открыл их. И версия Кинбауэра, а я с ней согласен, состояла в том, что волны мозга Карла Плюмеля каким-то образом служат ключом к взаимодействию с артефактом. Видимо, как раз из-за его умственной отсталости. Как рассказывал Рудольф, он был ошарашен. Он взял отпуск, уговорил знакомую передать Карла под его надзор и занялся экспериментированием с «колпкаком». Но ладно, сыплет «колпак» блестками и сыплет. А зачем, с какой целью? Добиться что-либо от Карла было сущим мучением, пока, в конце концов, Кинбауэр не выяснил, что Плюмель просто хотел играть. Рудольф собрал блестки. Это оказался какой-то мелкий, кисловатый на вкус металлический порошок. Что с ним делать, было не понятно. Тупик. Тольтеки, ольмеки или бог знает кто еще не потрудились оставить инструкцию.
Альфред-Вальтер в два глотка опустошил бокал. Искин взялся за кружку с кофе. Ему вдруг подумалось, что да, правда может быть и такой. Главное, она согласуется с выводами Рамбаума. Был «колпак», а все остальное — фикция.
Но Кинбауэр, конечно, наворотил вокруг. Зачем? Боялся, что «колпак» и Плюмеля никак нельзя предъявить как технологию? Или боялся, что узнай кто, на чем зиждятся его разработки, он, Рудольф Кинбауэр, будет уже не нужен?
— То есть, вы знали… — произнес Искин.
— Я ничего не знал, — сказал Костигер. — Если бы вы услышали детскую сказку, вы бы восприняли ее как реальность? Тем более, что разговор был единственным, а дальше потянулась обычная рутина с опытами. Вы, Людвиг, лучше не отвлекайте меня, я еще не закончил.