В действительности не так уж и сразу вылетел Тимофей Редькин из квартиры. Тоже постоял столбом каких-нибудь три-четыре секунды, пялился в окно, словно завороженный. Не каждый же день видишь, как твою машину уродуют, да ещё вот так! Оба автомобиля замерли, словно боксеры в клинче. Покореженный металл, осколки на асфальте, дымится что-то — в тусклом свете фонарей и не разобрать, что за марка у обидчика. Но Тимофей успел увидеть ещё сверху, как изо всех четырех дверей выскочили молодые ребята и дружно драпанули во двор. Вопрос о том, что злостный нарушитель может слинять с места аварии на своих колесах, по сути, и не стоял, но все равно почему-то думалось, что следует спешить. Куда? Зачем? Ну, мало ли!
Пока он ссыпался вниз по лестнице, не было ещё ни обиды, ни досады, ни злости даже, был какой-то звериный охотничий азарт: догнать, задержать, в милицию их всех, в милицию! А уж там разберемся. Спасибо, хоть ключи от машины Тимофей не забыл на бегу схватить, они, как всегда, лежали в прихожей на фортепьяне.
Так у них в семье было принято говорить после совместного прочтения в журнале «Проза Сибири» романа Павла Кузьменко «Катабазис». «Фортепьян — это такой большой черный пианин», — объяснял автор на первых же страницах своего выдающегося произведения в стиле постмодернизма. Тимофей с давних пор любил всевозможную авангардную литературу — Аксенова, Довлатова, обоих Ерофеевых, Владимира Сорокина, Егора Радова. Так что не всеми замеченный роман Кузьменко сразу сделался его настольной книгой.
Но самый лихой авангард и постмодернизм ожидал эстета Редькина непосредственно на улице, куда он не то чтобы даже выбежал, а скорее вывалился, потому как бегать во вьетнамках — последнее дело, знает любой. В общем, нога за порог, тапочек в подъезде, руки вперед, спасибо не носом по асфальту, но коленки все равно в кровь, особенно правая. Плевать, плевать! Главное — вот оно. Зрелище.
И откуда столько зевак летом, в полночь, в центре Москвы? Некоторые с собаками вышли, чинно так прогуливаются, деловито осматривают картину происшедшего. А картина впечатляющая. Картина достойна кисти мастеров если не Лувра, то уж Малой Грузинской — это точно.
Черная и весьма приличная на вид тридцать первая «Волга» въехала в зад редькинской «Нивы-Тайги» под углом и смяла новехонький кузов цвета «спелая вишня» по диагонали. Арка заднего правого колеса буквально вонзилась в покрышку, выдавленное стекло дверцы багажника, чудом не разбившись, висело не столько на резинке, сколько на честном слове. А морда «Тайги» влепилась в морду редькинского же старого «Москвича», помяв бампер, расколов решетку, и, вне всяких сомнений, пробив паянный во многих местах и потому хрупкий радиатор. Мало того, «Москвич» боднул ещё и стоявший позади «Фольксваген-Пассат» едва ли не девяносто седьмого года, сверкающий новизной, чистотой и прочим великолепием. Правда, теперь великолепие несколько пострадало спереди от корявого, заляпанного краской и грязью заднего бампера «Москвича». Неумытая русская попка глубоко въехала в мягкое и незащищенное лицо германского аристократа, лишив его обоих глаз. Что и говорить, зрелище!
Сама же «волжанка» пострадала, похоже, сильнее всех: крышка капота вздыбилась корявой жестью, треснула в отдельных местах, из-под неё обильно валил дым. При ближайшем рассмотрении, впрочем, выяснилось, что угрозы пожара нет — это электролит из раздавленного в лепешку аккумулятора разъедал, не ленясь, все подряд. А лобовое стекло машины-тарана покрылось густой сеткой трещин.
В дополнение к этому дивному пейзажу посреди мостовой лежала карикатурно большая пружина, словно кто-то разломил в небе гигантскую шариковую ручку с кнопочкой. Тимофей даже не сразу догадался, что это пружина амортизатора от его передней подвески. Затем как-то машинально поднял её, подошел к несчастной изуродованной «Тайге», отключил противно кричащую сирену и, не без труда открыв перекошенную дверцу, бросил оторвавшуюся деталь внутрь.
И в этот самый момент из дворов, с той стороны, куда умчались волговские ребята, отчетливо раздался выстрел.
— Ни фига себе! — прокомментировал парень со здоровенным черным терьером. — Они уже стреляют.
— Кто они? — автоматически спросил Тимофей.
— Менты, — ответил парень. — Они же за этими уродами побежали. Вы разве не видели?
— Нет, — сказал Тимофей.
— А думаете, поймают? — спросила Маринка.
Она уже стояла рядом, нервно вцепившись в голую руку Редькина.
— Думаю, да, — ответил парень со знанием дела.
Черный терьер смотрел на чету Редькиных из-под косматых бровей и явно соглашался с хозяином.
Тимофей не знал, о чем говорить дальше. Он даже не знал, что вообще надлежит делать в подобной ситуации. Просто затравленно озирался по сторонам и ждал.
— Это ваша машина? — участливо спросил парень в очках.
Вопрос был дурацкий. После того, как Редькин у него на глазах отключал сигнализацию и открывал дверцу собственным ключом, можно было спросить о чем-нибудь поумнее. Но на иронию не осталось сил, и Тимофей просто ответил:
— Да.
А Маринка добавила зачем-то, словно хвастаясь:
— И не только «Нива», но и «Москвич».
— Сильно, — оценил парень и полюбопытствовал: — А «фольксваген»?
Вот тут уже чувство юмора возобладало в Редькине над бесполезным унынием и он сообщил с предельной серьезностью:
— Ага. И «Волга» тоже наша.
Парень открыл было рот, но потом коротко хохотнул и отвязался.
«Сколько же это все будет стоить? — неотвязно крутилось теперь в голове у Тимофея. — Сколько деньжищ уйдет!»
Собственно, это было единственной нормальной мыслью, посетившей его голову после страшного удара в ночи. В первые секунды мыслей вообще не возникало — одно отчаяние да иррациональный страх. Ситуация складывалась слишком уж непривычная, а к тому же события продолжали развиваться бурно и совершенно непредсказуемо.
Ни Тимофей, ни Маринка ещё не придумали, идти ли им сразу в милицию, стоять здесь и караулить свою собственность, или же, наконец, вернуться домой, чтобы переодеться, а машину доверить этому любопытному и вроде вполне симпатичному соседу с черным терьером. Маринка ведь тоже выскочила в чем была — в этакой трикотажной майке до колен, спасибо, хоть темной, а вообще, скорее уж это ночная рубашка, чем летнее платьице. И кроме всего, не терпелось позвонить кому-нибудь из опытных друзей. Тимофею в таком вопросе Маринка довериться не могла, да и сам он себе доверял слабо. Однако супруги ещё даже не успели обменяться сколько-нибудь значащими репликами, когда из глубины двора, тяжело дыша и громко матерясь, выдвинулась целая процессия. Шестеро милиционеров (они бы ещё целый взвод на подобную операцию бросили!) вели троих нарушителей. Странно! Убегали-то вроде четверо, выходит, один слинял.