«Ты будешь в числе первых, Летов!» – весело крикнул Павлюшин, смеясь в такт скрипу двери камеры.
Вечером 16-го все было готово. Работники еще раз собрались в кабинете Ошкина, получили приказ «завтра хорошенько выспаться и одеться подобающе масштабам этого процесса» и начали расходиться. Попрощавшись с Кирвесом, на подушечках пальцев которого словно были выдавлены клавиши печатной машинки, Летов уже думал направится к бане, где, наконец, отмыться, как вдруг его остановил Ошкин.
-Сергей, дорогой – начал он – как думаешь, можно ли Горенштейну присутствовать на суде?
-Я, товарищ подполковник, думал, что этот вопрос даже не стоит обсуждать. Конечно, можно.
-Тогда пусть выступает как свидетель.
…Утро. Ветер раздирал на части Первомайский район, полосовал рабочих, шедших согнутыми к своим заводам, вздымал вверх снег, вбивая его в их глаза, уши, носы и рты, качал хиленькие гнезда не деревьях, приводил в ужас голубей, голодно шляющихся по району, качал старые стекла, бился в двери и окна машин.
Около отделения стояли, заносимые снегом, три машины. По центру автозак, сзади и спереди – милицейская «Победа» и «Москвич». Водители прогревали моторы после ночных заморозков, сержанты соскребали со стекол куски льда, офицеры хмуро стояли у распахнутой двери автозака, ожидая главного «виновника торжества».
Из ворот вывели Павлюшина. В распахнутой «Москвичке», слабо оттертых от грязи сапогах, заштопанных галифе и с побелевшей от снега голой головой его вели к автозаку, согнув буквой «Г» и сильно выломав руки. Сзади, вскинув взведенные автоматы, шли двое патрульных, готовые открыть огонь в любой момент, а выгнутые высоко вверх и посиневшие от холода руки были прочно скованы наручниками.
Павлюшин скрылся за дверью клетки. «По машинам товарищи, выдвигаемся!» – пытаясь перекричать ветер скомандовал Ошкин, синхронно с остальными бросил в сторону папиросу и заковылял в головную «Победу».
Вскоре по заснеженным улицам, прорывая ветер и холод, неслись синие машины. Рабочие, щуря глаза от нескончаемого потока острых снежинок, глазели на этот «кортеж», несущийся на максимальных скоростях в сторону города.
–Думаю, сегодня все будет решено – постанывая от боли, сказал Ошкин, потирая колено – с вас выступления как свидетелей.
Через час езды по жуткой метели и часто разбитым дорогам, машины таки причалили к зданию областного суда. У входа уже стояло несколько автомобилей, но ступеньки были пусты – курить в такой ветер было просто невозможно.
Летов, одевший старую рубашку Горенштейна, которая еле налезла на него, свои выстиранные и аккуратно заштопанные соседкой галифе, начищенные, хоть и значительно потертые сапоги, и серый пиджак с большими отворотами, странно смотрелся между двух милиционеров в синей форме с золотыми погонами капитана и подполковника. Кирвес был в черном костюме с широкими брюками, чьи штанины по ширине совпадали с длиной начищенного сапога, Юлов же одел перешитые в брюки галифе, белую и застиранную донельзя рубашку, а поверх зеленую куртку с большим воротом и огромными накладными карманами, сшитую из плотной ткани еще до войны.
У зала заседания сидел Ладейников в штатском, наблюдая за пребывающими в зал хмурыми и мрачными женщинами, укутанными во все что только можно (ясное дело: жены или матери убитых), какими-то двумя растерянными рабочими, несшими в руках свои старые телогрейки, серьезными молодыми милиционерами из младшего офицерского состава, и, наконец, главными следователями, шедшими линией по коридору.
«Вовремя вы, друзья. Заходите в зал, скоро начнется» – пожимая руки пробормотал Ладейников.
Огромные окна зала не давали никакого света: улица погрязла в темной пелене, не пропускающей ни единого лучика мрачного солнца. Во мгле включились мощные лампы и люди, потирая от света глаза, начали разглядывать и огромные шторы, и новенькие стулья, и еще не сильно протертый паркет. Впереди, под огромными портретами Ленина и Сталина, за высоким столом, устланным темно-серой скатертью, сидели трое, чуть ниже – молодой человек в круглых очках за печатной машинкой. Стол был завален бумагой, по центру стоял чистый графин и три граненых стакана. Слева от этого главного стола – еще один стол, но без скатерти, за ним должен был сидеть Прокурор, с другой стороны – защита, от которой Павлюшин отказался. По центру, напротив главного стола – место для выступления свидетелей и потерпевших. Сбоку от него – огромная деревянная загородка, где стоял лишь один стул, по бокам которого – двое вооруженных милиционеров.