— Ну, спи-спи, мы это учтем, когда будем составлять наряд — мрачно сказал Ватрушкин и, взяв со стола графин, понюхал, сморщился и вылил гамыру в помойное ведро.
— И вам не стыдно пить такую дрянь! — вновь загремел он. — Вы же летчики! На вас люди равняются.
Мы стояли, как остолбенелые, надо же так упасть в глазах командира.
— Так по Сеньке и шапка, — философски заметил Тимохов. — Употребляем то, что доступно. Мы же с маршалом Тито дружбу не водили.
И тут с Ватрушкиным что-то произошло, он прибрал живот, достал из кармана четвертную и уже другим, распорядительным голосом обратился к Тимохову:
— За то, что вспомнил про Тито — спасибо! Хватит, дружок, койку давить, слетай в магазин и купи коньяку. — Тут Михалыч сделал паузу и произнес: — Одну мало, две много…
— Возьми три. Не хватит, так останется! — воскликнул я.
— Молодец, выучил, — похвалил меня Брюханов. — Оглядел, значит, нас Михалыч и уже другим, командирским голосом рявкнул:
— Слушайте мой приказ! Еще раз местные пожалуются, отберу пилотские и пешком отправлю в Иркутск. А с завтрашнего дня будете возить свиней. Думаю, справитесь. Свиньи не люди, о них в воздушном кодексе ничего не сказано. Зарегистрируем, как груз. Вот вам и работа, вот вам и грузовые полеты.
И начали мы развозить свиней по колхозам и леспромхозам. Возили их в Сурово, Коношаново, Знаменку. И Иннокентий Михайлович сам сел возить свиней. И подложили эти самые свиньи свинью Михалычу, — вздохнув, подытожил Брюханов. — Этот филолог, Тимохов, поленился как следует связать свиней перед взлетом. А они в воздухе взбесились, порвали веревки и начали носиться по самолету. А в каждом хряке пудов по десять было. Самолет то на дыбы, то в пике. Хорошо, Кеша, приказал своему горе-помощнику открыть дверь. Ну, боровки, естественно, без парашютов, — тут Брюханов скосил глаза на Анну Евстратовну, — как из стайки, сиганули в бездну.
— Это же библейский сюжет! — воскликнула Анна Евстратовна. — Как только бесы вселились в стадо, свиньи взбесились, завизжали и бросились с высоты в воду.
— Ты, дочка, права, визг стоял на всю округу, — подтвердил Брюханов. — Потом начались разборки, стали проверять, кто разрешил возить и почему. На одной из таких партийных разборок кто-то возьми и заяви:
— Ну и что, что фронтовик! У него не самолет, а сарай, из которого свиньи прыгают, куда хотят.
— И имя вам — легион, — ответил Михалыч партийцу.
А у того глаза из орбит, начал стращать, что сделает все, чтобы лишить Михалыча пилотского. Михалыч не стерпел, взял и врезал «другану» в лоб. Его судили, дали условный срок.
— Жалко, — неожиданно всхлипнула Анна Евстратовна.
— У них выхода не было.
— У свиней?
— Да я не о том! Жалко Иннокентия Михайловича.
— Я же говорил, он мужик с характером. Таким всегда тяжело.
— А вы еще хотели про медведя рассказать. Который в самолет залез, — неожиданно вспомнила учительница.
— Там все очень просто, — махнул рукой Брюханов. — Охотники убили медведицу. А у нее осталось двое медвежат. Одного они предложили нам: мол, отвезите в зверинец. А мы тогда работали на аэрофотосъемке. Поселили медвежонка у себя. Особенно мишка любил сгущенку. Мы улетим, он ждет нас в пилотской. Но, как только заслышит звук мотора, бежит встречать самолет. Михалыч ему из своих запасов обязательно баночку сгущенки давал. А потом мы улетели в город, и медвежонок ушел в тайгу. Года через два мы прилетели и остались на ночевку. Утром прибегает техник, глаза по плошке. Кричит: медведь забрался в кабину самолета. Ну, мы с ружьями на стоянку. Точно — медведь! Выпрыгнул из кабины и к Михалычу. Тот самый, но повзрослевший. Пришел по старой памяти за сгущенкой. Мы его хотели взять в полет и опустить в тайгу на парашюте. Шучу! У мишки бы разрыв сердца мог случиться. Но скажу честно, летчики не слишком жалуют тряпку. Ну, извини — парашют. А уж тем более медведи. С ними мы летали, только когда бросали парашютистов, в других случаях — никогда. У нас говорили: лучше нырять с парашютом, чем прыгать с аквалангом. Сколько лет уже прошло, но я с содроганием помню свой первый прыжок.
Прыгали мы на По-2. Был такой самолет. Левая рука пилота вверх. Приготовиться! Сердце, что колокол на пожаре! Переносишь ногу через борт, спускаешься на крыло и по команде «Пошел!» — под углом сорок пять градусов отталкиваешься и летишь в бездну. Эти несколько секунд остаются с тобой навсегда. А тут проделать это сто раз! Умереть, да и только! Позвольте поцеловать вашу руку.
Но Анна Евстратовна не позволила, она смущенно захлопала глазами и беспомощно оглянулась на меня. Я решил прийти ей на помощь.