– Еще одно движение, – предупредил лысый.
Я застыл, как скульптура, и сразу позабыл о ноющей ноге. Молодец, подумал я о лысом, умеет убеждать.
Открылась дверь. Кто-то неслышно зашел в вестибюль. Я слышал учащенное дыхание за своей спиной.
– Быстрей! – крикнул лысый, поторапливая заложника.
И вдруг я почувствовал, как кто-то обхватил меня за шею руками, и в затылок ткнулись теплые и влажные губы:
– O, mein Gott, Stas, helfen Sie mir bitte![2]
Так и знал. Илона!
3
Стены вновь содрогнулись от выстрелов. Мэд пронзительно запищала и упала на колени, прижимаясь лицом к моим ногам.
– Стоять!! – закричал лысый. – Убью, как тараканов! Еще одно движение!
Мне впервые стало страшно. Я поднял руки над головой и, не решаясь обернуться, сказал:
– Не стреляй! Она не понимает. У нее истерика.
Мэд, согнувшись, словно над могилой любимого человека, громко всхлипывала и все не отпускала мои ноги. Я скосил глаза и посмотрел на нее. Салатового цвета рюкзачок за ее плечами дрожал, будто в нем сидело перепуганное живое существо. Белый пышный бубон, венчающий вязаную шапочку, удлиненную по моде, касался пола и был похож на сорванную астру. Меня шокировал не столько выстрел, сколько вид этой несчастной, перепуганной до смерти немки, униженно обнимающей мне ноги.
– Что значит, не понимает? – после паузы спросил лысый. – Не русская?
Я осторожно повернулся к нему лицо.
– Она немка.
– Из Германии?
– Да.
– Очень хорошо, – ответил лысый, медленно опуская ствол автомата и встряхивая едва ли не теряющую сознание женщину в кожаном плаще. – Это замечательно… Веди сюда свою немку. Я научу ее русской разговорной речи… Эй, мамзель! Хэндыхох!
Мэд опять заскулила и до боли вцепилась ногтями в мои ноги. Я попытался поднять ее на ноги.
– Послушай, – сказал я, – может, отпустишь иностранку? Тебе что, наших мало?
– Заткнись, – посоветовал лысый. – Делай, что говорю.
Я присел на корточки и взял девушку за плечи.
– Илона, вставай, ауфштеен! – бормотал я какую-то ахинею. – Не надо ничего бояться, все зер гут. Твой гроссфатер уже заждался тебя.
Я с трудом заставил ее встать. Бледное, лишенное какой-либо косметики лицо девушки было мокрым от слез. Красная болоньевая курточка на гагачьем пуху в нескольких местах была выпачкана то ли в мазуте, то ли в саже. От одежды шел сильный запах бензина. Немка прижимала сжатые в кулаки руки к груди, отрицательно качала головой и отказывалась отойти от меня даже на полшага.
– Nein, nein, – бормотала она, боясь поднять голову и взглянуть на лысого. – Ich habe Angst vor ihm[3].
Мне пришлось повести ее к лестнице силой. Мэд, как кошка на руках хозяина, который вышел к шумной и оживленной дорожной магистрали, все пыталась спрятать лицо у меня на груди. Она передвигалась бочком, лысый наводил на нее едва ли не мистический ужас, и чем ближе мы подходили к нему, тем сильнее она прижималась ко мне. Я был единственным здесь человеком, которого она знала, и безоглядно искала во мне спасение, хотя я сам не меньше ее нуждался в помощи.
Мы поравнялись с лысым. И он, и его несчастная заложница молча следили за нами, словно они были единым организмом, неким монстром, сочетающим в себе и палача, и его жертву.
– Стоять! – приказал лысый и повел стволом автомата в мою сторону. – Выворачивай карманы.
Мэд держалась за мою руку и мешала мне. Я вывернул карманы пуховика. Больше карманов у меня не было.
Лысый переключил внимание на Мэд.
– Вытряхивай рюкзак!
Мэд, не понимая, чего от нее хотят, с удвоенной силой сжала мою руку.
– Nein! Nein! – заскулила она.
Лысый стал нервничать.
– Слушай, заткни ей рот! – прорычал он мне. – Или я сделаю ей больно.
– Илона, – сказал я как можно спокойнее. – Гебен зи… твой рюкзак. Ты понимаешь меня? Не надо бояться!
– У меня кончается терпение! – крикнул лысый.
У него были заняты обе руки, и он не мог сам сорвать с нее рюкзак. Я потянул за лямки. Немка, отрицательно качая головой, вцепилась в рюкзак двумя руками и пронзительно запищала.
– Вот же дура! – нервничал лысый. – Мне проще ее прикончить! Стащи с нее этот рюкзак, или я устрою ей Берлин сорок пятого!
Я чувствовал, что это уже не просто угроза. Лысый часто и глубоко дышал от возбуждения. Возня с немкой отнимала слишком много времени, и он мог выстрелить. Мэд сопротивлялась. Я сделал страшное лицо и прикрикнул: