— Да ладно, надоело… Мне переодеться надо, давай рубаху.
Бибиджамал вспыхнула:
— Ты на меня не кричи. Пусть тебе твоя будущая невеста подает рубахи.
— Какая такая невеста? Что за вздор? Откуда ты это взяла?
— Неважно, откуда взяла, а только раз на то пошло, так живи себе, как хочешь, а я больше о тебе беспокоиться не намерена. Не стану я тебе ни готовить, ни стирать.
— Нет, ты скажи, кто это тебе наплел? — с тревогой спросил Баллы-мулла.
— Не все ли равно, кто? Люди говорят.
— Врут они. Зачем ты слушаешь!
— Нет Баллы, шила в мешке не утаишь. Уже все село знает о том, что ты собираешься жениться на председательнице ковровой артели.
— Вранье это. Кто тебе сказал?
— Нет, не вранье. Хаджат сказала у колодца.
— Вот видишь, как она врет. Я ее и в глаза не видал. Склочница твоя Хаджат.
— Вовсе нет, Хаджат никогда не врет. Хаджат услышала это в поле от жены Сапаргельды, а к жене Сапаргельды еще на рассвете, когда она выгоняла корову, примчалась с этим известием жена Аннапилпила… Ну, какие тебе еще нужны доказательства?
— Что ж ты умолкла? Перечисляй дальше! А жене Аннапилпила кто сказал?
— А ей сказал ты!
— Вот и неправда! Я ее даже не видал.
— Да? Ну, подожди! Я вот приведу сейчас сюда жену Аннапилпила…
— Можешь не трудиться. Я все равно с этой сплетницей разговаривать не стану… Все это вранье. А если б было правдой, я бы тебе сам сказал.
Баллы-мулла подошел к чувалу, достав себе рубашку, переоделся и отправился в кузницу.
С этого дня пошел в доме кузнеца разлад. Мысль о Гюзель не оставляла Баллы-муллу, она крепко засела у него в голове и не давала ему покоя. За первой размолвкой с женой последовала вторая, потом третья, и в конце концов Баллы-мулла заявил Бибиджамал, что она ему надоела, и он желает получить свободу.
— Ну, что ж… вот тебе комната, вот тебе одеяло, вот тебе подушка, вот тебе кошма, чайник, пиала… ишак… Живи, как знаешь, а нас не касайся, — сказала Бибиджамал. И Баллы-мулла стал жить на холостом положении. Он начал с того, что начисто сбрил усы и бороду. Затем обзавелся новыми брюками и майкой. А когда услышал, что учитель Чары призывается в армию, исполнился радужных надежд. Тут он купил велосипед и, нацепив на себя майку, которая туго-претуго обтягивала его толстый живот, начал по нескольку раз в день кататься мимо окон ковроткацкой артели.
О выходках кузнеца знало уже все село. И стар, и млад — все шутили на его счет. Наш комсорг Мурат, встретив как-то кузнеца Баллы, сказал ему:
— Здравствуй, бывший мулла. Смотри, это плохо кончится. Уже весь народ над тобой смеется.
Но Баллы-мулла никак не унимался. Он не только ходил в ковроткацкую мастерскую, но стал даже наведываться к Гюзель домой. Девушка принимала его вежливо, с почтением, хотя и посмеивалась про себя — очень уж забавный вид был у этого толстяка! А что касается сплетен по его адресу, которые Гюзель не могла не слышать, то она пропускала их мимо ушей. Ей никак не приходило в голову, что все это может быть всерьез, что этот солидный, почтенного возраста человек, да к тому же еще отец семейства, может напустить на себя такую блажь.
Простая, непринужденная манера обхождения Гюзель обезоружила Баллы-муллу, и он всякий раз уходил от нее, так и не открыв ей своих намерений. Вся беседа их сводилась к тому, что кузнец безбожно хвастал и врал, а Гюзель смеялась.
В конце концов Баллы-мулла решил излить свои чувства в письме. Как-то в полдень он закрыл кузницу, пошел домой, затворился у себя в комнате, вырвал из тетради лист бумаги, взял огрызок карандаша и повалился ничком на кошму. Подложив под грудь подушку и послюнив карандаш, он принялся выводить слова. Подняв всю муть со дна своей души, бывший мулла доверил ее бумаге… Окончив письмо, он глубоко задумался. Потом встал, с решительным видом сунул письмо в карман и вышел из дома.
Разостлав кошму во дворе под тенистым карагачом, Кул-лы пил чай вместе со своей женой Огульбике. Огульбике рассказывала что-то занятное, и Куллы потешался от души.
— Так, так… А что же дальше? — спросил Куллы, когда Огульбике умолкла.
— Ты знаешь, Куллы, по-моему, он какой-то полоумный. У него ведь семья… И вообще, на что такой старик нужен молодой девушке? Как только этот бесстыжий человек не понимает, что над ним все смеются!
Огульбике встала, взяла ложку, подошла к очагу, сложенному во дворе, попробовала, не нужно ли добавить соли в суп, и вернулась на свое место.
— Зря ты не взяла вчера у него эту записку, — сказал Куллы. — Надо было взять и передать Гюзель — пусть бы она хорошенько пристыдила этого толстопузого… — И Куллы не выдержал и снова рассмеялся.