— Да ну его совсем! Не хочу я с ним связываться, — сказала Огульбике. — Допивай чай, Куллы, сейчас обед подам.
— Подавай обед. Я не хочу больше чаю.
Огульбике убрала чайники и пиалы и поставила на кошму миску с супом.
Когда Куллы и Огульбике кончили обедать, и Огульбике убрала посуду, в воротах, приветствуемый собачьим лаем, показался Баллы-мулла.
— Куллы, смотри, — вполголоса пробормотала Огульбике. — Легок на помине.
— Ну что ж, добро пожаловать, — улыбнулся Куллы.
— Добрый день, — сказал кузнец подходя.
— Спасибо, садись, будь гостем, — подвигаясь, чтобы дать ему место на кошме, пригласил Куллы. — Жаль, что не пришел пораньше, пообедали бы вместе. Говорят, кто к обеду опаздывает, того теща не любит, — пошутил Куллы.
— У меня нет тещи, — молвил Баллы-мулла, снимая калоши и ступая на кошму.
— Ну нет, так будет, — сказал Куллы.
— А может быть, вы поможете мне обзавестись тещей? — слащаво улыбнувшись, спросил Баллы-мулла и поглядел на Огульбике.
— Кому одной тещи мало, тому и двух может не хватить! — огрызнулась Огульбике и, с грохотом опустив грязную посуду в таз, принялась тереть тарелки мочалкой…
— Не слушай ее, — усмехнулся Куллы, — ведь не даром же говорится: «В соли и в девушках недостатка не бывает».
Не иначе, как хотел лукавый Куллы еще больше раззадорить кузнеца такими словами!
— Правильно говоришь, Куллы, — подхватил Баллы-мулла. — А вот твоя жена никак не хочет мне помочь, — покосившись на Огульбике, добавил он и, сняв тюбетейку, почесал темя. — Просил я ее передать одну записочку к ним б артель, а она ни в какую — не хочет и не хочет.
— Ты что же это? Руки у тебя отвалятся, что ли, передать записку? — сурово сдвинув брови, спросил жену Куллы. — А где эта записка? — обратился он к мастеру. — Ты уже передал ее?
— Нет! Записка здесь, со мной.
— Так давай ее мне, я сумею передать не хуже Огульбике. Кому это?
— Вот спасибо, вот спасибо. Передай ее Гюзель.
Вынув из кармана записку, Баллы-мулла отдал ее Куллы.
— Вечером жди ответа, — пообещал Куллы, пряча записку в карман.
Огульбике, не проронив ни слова, унесла перемытую посуду. Потом вышла из дома и, накидывая на ходу шаль, направилась к воротам.
— Постой, постой, Огульбике, — сказал Куллы. — Нужно напоить гостя чаем.
Огульбике молча взяла кундюк, но Баллы-мулла возразил:
— Нет, нет, для меня не беспокойтесь. Я бы с радостью попил с вами чайку, да мой обеденный перерыв кончился, кузницу открывать пора. А то мне уже в правлении колхоза замечание сделали, будто я поздно открываю…
Он встал и начал совать ноги в калоши.
Огульбике поставила на место кундюк и попрощалась с гостем, сказав, что спешит в артель.
Баллы-мулла надел калоши и тоже направился к воротам.
— Так ты с божьей помощью передашь ей эту записку? Прямо в руки? — еще раз переспросил он Куллы.
— Да уж будь спокоен, сделаю все, как нужно, — заверил тот. — А что, разве девушка подала тебе надежду?
Баллы-мулла победоносно поглядел на Куллы.
— Да, друг Куллы, по всему видно, что она совсем не прочь выйти за меня замуж, — самодовольно заявил он. — Все дело во мне. Я, понимаешь, все никак не мог придумать, как бы мне с ней объясниться. Ко вот я написал эту записку, и теперь все выяснится. Получив ее, моя Гюзель скажет: «Наконец-то! Ведь я так давно об этом мечтала! И вот он позвал меня, мой Баллы!»
— Ну, ежели так, то я тем более поспешу доставить ей эту записку, — улыбнулся Куллы.
— Да уж удружи, пожалуйста, — снова попросил Баллы-мулла, выходя за ворота.
«Уж я тебе «удружу»! Нет, с такого дурака спесь сбить необходимо, — подумал Куллы, глядя ему вслед. — Надо же, про хорошую девушку и такую пакость выдумал — будто она в него влюбилась, мечтает, видите ли, о таком толстопузом! Ну, а если Гюзель и вправду задумала выйти замуж за этого дурака, надо ей помочь — открыть глаза».
Куллы подошел к дувалу, отделявшему его двор от соседского, и крикнул:
— Нязик-эдже!
— Иду! Кто зовет? — отозвалась та. Послышалось шарканье башмаков, и вскоре голова Нязик-эдже показалась над дувалом.
— Ты что, Куллы-джан?
Куллы достал из кармана записку.
— Снеси, пожалуйста, эту записку нашему комсоргу Мурату. Только, смотри, никому не отдавай, прямо ему в руки.
Здесь крылась какая-то тайна, — Нязик-эдже сразу это почуяла. У нее так и чесался язык расспросить Куллы, но она понимала, что это было бы неделикатно. И Нязик-эдже обуздала свое любопытство, утешаясь мыслью: Куллы, вероятно, сам ей что-нибудь потом расскажет.