Баллы-мулла прочел эти гневные строки и с минуту стоял неподвижно, уставясь в одну точку. Красные отблески горна плясали у него в зрачках. Потом в дикой ярости он разорвал записку на мелкие клочки и бросил в огонь.
Подбежав к растворенной двери, он заорал:
— Пошла отсюда вон, чёртова сплетница!
Но Нязик-эдже уже не было. Вместо нее Баллы-мулла лицом к лицу столкнулся с Муратом.
— Сегодня собрание правления колхоза, Баллы, — сказал Мурат. — И ты тоже должен на нем присутствовать.
Больше Мурат ничего не прибавил и ушел, но и этих слов было достаточно, чтобы вселить великий страх в сердце бывшего муллы. Вся спесь мигом слетела с него. Видно, немало грешков знал за собой Баллы!
«Ну, теперь мне крышка!» — пронеслось у него в голове. Он торопливо перебирал в памяти колхозников, стараясь найти такого, который мог бы за него заступиться, и не находил. Он запер кузницу и решил обойти подряд всех колхозников — сколько успеет до начала собрания.
Поздним вечером кузнец Баллы-мулла вышел из правления колхоза и побрел к себе домой. Если бы в эту ночь была луна, вы бы без труда убедились, что лицо бывшего муллы утратило все свое самодовольство. Вероятно, оно было красным и потным, потому что он ежеминутно отирал рукавом лоб. Баллы-мулла брел, повесив голову, с трудом передвигая ноги, и беспрестанно останавливался. Казалось, он двигается только потому, что кто-то время от времени дает сзади ему пинка.
Войдя в свой дом, Баллы-мулла, вопреки обыкновению последних дней, не направился в свою одинокую комнату, а открыл дверь в другую, где Бибиджамал, уложив спать детей, сидела у огня.
Баллы-мулла переступил порог и, увидав удивленно поднятые брови Бибиджамал, неожиданно рухнул перед ней ка колени.
— Ой, прости меня, Бибиджамал! — завопил бывший мулла. — Никого у меня нет на свете, кроме тебя. Я винюсь перед тобой! Ой, я винюсь перед тобой! Не гони меня! Я теперь буду любить тебя и беречь. Как зеницу ока беречь буду!
Так молил и причитал этот жалкий человек, но застывшее от обиды и одиночества сердце Бибиджамал не могло оттаять. Она сказала:
— Нет, Баллы, уходи. Мы были тебе не нужны, а теперь ты нам не нужен. Ты вел себя, как пустоголовый мальчишка, отчего же это ты поумнел вдруг?
Баллы-мулла поднялся на ноги, он молчал, низко опустив голову. Потом подошел к стоявшим рядом детским кроваткам и снова упал на колени, уткнувшись лицом в одеяло.
Ребятишки проснулись. Широко раскрытыми, испуганными глазами они смотрели на мать, словно прося ее простить отцу его вину.
Нурберды Помма
Тайлак Хыззын
(перевод М.Шамиса)
Человек с таким именем только нынешним летом приехал к нашему соседу Мураду. На нем был синий выцветший халат и поношенная шапка. Был он худощавый, низенького роста, но на вид бравый и проворный.
Явился в дом к Мураду он неожиданно — как с неба свалился. Едва сел сосед читать книжку, как вдруг залаяла собака и бросилась к калитке. Кто-то с такой силой колотил в нее, что, казалось, она сейчас слетит с петель. Мурад выбежал во двор и спросил, кто это так стучит.
— Открой-ка, открой, а потом познакомимся! — ответил хрипловатый голос за калиткой, которая снова задрожала под мощными ударами.
Мурад впустил напористого гостя. Тот снял с плеча громадный мешок, отер пот и душевно потряс руку Мураду.
— Ну, как, узнаешь меня?! — спросил он по-свойски.
Мурад нерешительно пожал плечами.
— Да, незнакомца не уважают, как говорится, — продолжал между тем гость. — Так-то, племянничек… Что ты поднял брови? Удивляешься!.. Да, да, я твой дядя из Челтека. А зовут меня Тайлак Хыззын. Теперь узнал меня?..
Услышав имя незнакомца, Мурад едва сдержал смех.
— До сих пор я думал, что у меня нет дяди в Челтеке.
— Ты, наверно, не расслышал меня. Имя мое Хыззын, понимаешь, ты можешь и не знать меня. У кого нет матери, может и дяди не быть, как говорится. Ты был совсем маленьким, когда умерла моя бедная сестра Нязик…
Человек, назвавшийся дядей, исказил имя его матери.
Правильно говорят в народе: «Если плохой гость и не причинит вреда хозяину, то, в крайнем случае, напустит дыма ему в глаза». До дыма дело не дошло, но пыль стояла столбом, когда гость выбивал прямо в комнате свои огромные чарыки. При этом он время от времени плевал жевательным насом (табаком) на кошму.
Окончательно познакомился «племянник» с «дядей» за чаем.
— Сколько стоит на вашем базаре стакан джиды? — спросил «дядя», ласково поглаживая свой большой мешок.
— Я не продаю ее, — сухо ответил Мурад. Но гость не обратил на это внимания и продолжал справляться о цене на ламповые стекла, батареи для приемников, детские свистульки…