— Шамамед! Друг! Глазам своим не верю! Неужели ты? Мне сказали, что приедет Курбанов, но не думал, что это ты… Не думал! — Эсенов энергично тряс руку старого товарища, с которым когда-то учился в техникуме. — Добро пожаловать, друг мой! Как живешь, как здоровье? Да как ты к нам попал?!
— По делам, дорогой Бяшим. Приходится ездить туда, куда посылают! — добродушно улыбнулся в ответ Курбанов. — Сам-то как живешь? Жена, дети живы, здоровы?
— Все хорошо! Очень рад, что ты приехал! И дело сделаешь, и отдохнешь, и погостишь у меня! Нет, нет! Не отпущу! Прямо ко мне! И не говори…
— Подожди-ка, Бяшим! — Курбанов поднял вспотевшее лицо к солнцу. — К тебе еще успеем. Я, пожалуй, зайду в бухгалтерию, ведь еще рабочий день не кончился…
Эсенов был настойчив:
— Нет, нет! Ты устал! Рабочий день закончится через полчаса. И бухгалтерия твоя никуда не убежит! Мне от тебя скрывать нечего, проверяй, сколько душе угодно, но сна-чала давай пообедаем, попьем чайку. Мы ведь столько лет с тобой не виделись! Ну, идем же! И дом мой недалеко, всего в двух шагах!
Курбанов замялся: трудно отказать старому товарищу. Вон он как обрадовался! Как просит! Да и стакан чаю с дороги не помешает. Путь был неблизкий, в горле пересохло.
— Ну ладно! Будь по-твоему!
Как только Эсенов и ревизор скрылись за углом, Овез навесил большущий замок на двери склада и поспешил домой.
Сначала товарищи, вспоминая техникум, общих знакомых, попивали зеленый чай, но после чая были поданы пельмени. А разве пельмени пойдут без водки? Выпили по сто пятьдесят граммов, поели пельменей. Снова был подан зеленый чай.
Эсенов краешком глаза нет-нет да и взглядывал на часы. Что-то уж очень медленно тянется время. Когда чаепитие закончилось, он сказал гостю:
— Помнишь, Шамамед, когда мы учились на втором курсе, ты гостил у меня?
— Помню!
— Помнишь, как плескались в источнике?
— Еще бы! Разве можно забыть? Там такая галька… Эх, молодость!
— А хочешь, вспомним молодость?
— Заманчиво… — сказал, улыбаясь, ревизор.
Через несколько минут новенький «Москвич» выехал со двора председателя райпотребсоюза.
Пока старые товарищи купались в источнике, вспоминая юность, сумерки сгустились. Отдуваясь и фыркая, плескались они в холодной воде. Домой вернулись бодрыми и свежими.
Жена у порога встретила Эсенова сообщением:
— Овез оборвал телефон. Тебе раз десять звонил.
— Овез?… — Эсенов в растерянности смотрел на жену, словно пытаясь припомнить, кто же это такой. — Ах, да! Закрутишься на работе и обо всем забудешь! Ведь он еще неделю назад приглашал меня на день рождения сына. На сегодня… Заранее беспокоился, а я-то…
Жена удивилась:
— Но, по-моему, у Овеза сын зимой родился…
— Зимой или летом — какая разница? Было бы желание справить той, а повод найдется. Ну, собирайся. Берн и сына. Не пойти нельзя — Овез обидится. Собирайся, собирайся! Если зовет в гости, не отказывайся, а куда не звали, не показывайся!
— Да нет… Не могу я… Мы с Тойли завтра сходим поздравим именинника, а ты забирай гостя, и идите вдвоем.
Эсенов в душе обрадовался такому решению жены. Сказал деланно равнодушно:
— Ну, если не хочешь идти — твоя воля, но потом не выговаривай мне, что, мол, не беру тебя с собой. — Он повернулся к Курбанову: — Ну, уж если дело так оборачивается, не сходить ли нам, действительно, вместе? Вечер длинный, надо же чем-то заняться…
Курбанову идти не хотелось, но хозяин не отставал, упрашивал упорно и горячо:
— Пойдем! Овез неплохой человек! Ну, посуди сам: как я могу оставить тебя, моего гостя, одного? А не идти невозможно. Обещал. Человека обижу…
Недаром говорят: гость — раб хозяина. Скрипя сердце Курбанов согласился пойти на день рождения сына неизвестного ему Овеза.
В беседке, увитой виноградником, стоял на расстеленном ярком паласе уже знакомый Эсенову круглый стол. Он был уставлен бутылками с разноцветными винами — янтарными, красными, зеленоватыми.
Курбанов огляделся. Хозяин, склонив голову набок, куском фанеры раздувал угли для шашлыка, жена его сидела на пороге дома в глубине двора. Рот ее был закрыт яшма-ком, она смешивала кислое молоко с водой, делала сузмечал. «Э, да мы раньше других пришли, гостей что-то не видно!» — подумал Курбанов.
Овез, заметив пришедших, легко поднялся, отбросил фанеру и устремился к гостям.
— Добро пожаловать, дорогие гости! Проходите прямо к столу! Я только руки помою…
Он не договорил. Во двор вошел Караджа, брат его жены. «Вот уж некстати! Нелегкая его принесла!» — неприязненно подумал Овез. Сколько раз у него с шурином бывали стычки. Шурин простак, тридцать лет проработал заведующим магазином, а до сих пор гол как сокол. Строит из себя святого и ему, Овезу, пытается указывать. А как-то раз прямо сказал:
— Жаль, что мы связаны родством, а то бы в жизни я не переступил твоего порога, Овез!
Сейчас Караджа стоял у калитки, раздумывая, что ему делать. «Опять кого-то заманил в свои сети паук, — нелестно думал он о своем родственнике. — Лучше уйти, чтобы глаза не видели всего этого! Ишь, стол какой накрыл!»
Овез смотрел на незваного гостя и тоже не знал, что делать: приглашать или не приглашать? Взглянул вопросительно на Эсенова. Тот кивнул: мол, пусть зайдет. Но Овез все еще медлил. Если бы в это время во двор не выбежал семилетний сын Овеза Керим и с криком: «Дядя пришел!» — не бросился бы к Карадже, так, наверное, и ушел бы родственник, не отведав угощения, восвояси. Но мальчик стал тянуть дядю к столу. Курбанов с удивлением наблюдал эту сцену.
Караджа погладил ребенка по голове.
— Здравствуй, племянник! Эге, да я вижу, ты стал совсем взрослым! Угадай, какой я тебе гостинец принес!
С нетерпением ожидая, когда дядя развяжет свой хурджун, мальчик принялся угадывать:
— Виноград?
— Нет, малыш, не виноград! Наш виноград еще не поспел. Я дыньки тебе принес, сорокадневки!
— Сорокадневки? — Мальчик так и повис на шее дяди. — Ох как здорово!
Караджа вложил в руки племянника по маленькой ароматной дыньке. Керим помчался к матери:
— Мама, смотри какие, желтые-прежелтые! А как пахнут! Ты только понюхай!
Овез наконец сказал шурину:
— Проходи, проходи! У тебя такой вид, словно ты с неба свалился!
Караджа нахмурил густые брови.
— Но ты, кажется, не торопишься приглашать меня к столу?
— Ну что за церемонии! Ты же свой человек. Проходи, садись!
Однако Караджа не унимался:
— Не юли, Овез, я тебя насквозь вижу!
Не вмешайся Эсенов, не вставь слово, между родственниками вспыхнула бы ссора. Эсенов взял Караджу за руку:
— Говорят, хороший человек приходит прямо к обеду! Проходите, Караджа-ага, проходите! Как поживаете?
— Слава богу, дышим пока! — вежливо ответил Караджа и положил свой хурджун под дерево.
Жена Овеза постелила чуть в сторонке от стола кошму. Караджа опустился на эту кошму, к столу не сел.
— Я вина не употребляю, — объяснил он Курбанову, — вы без меня начинайте, я чайку попью и пойду.
Тут калитка открылась и во двор вошли еще двое — соседи Овеза. Один высокий, с большим животом, другой напротив, маленький и худощавый. Кладовщик кинулся к ним и проводил к столу.
Налили рюмки. Овез обратился к шурину:
— Может, перед чаем выпьешь сто грамм?
Караджа не деликатничал с хозяином, не подбирал выражений:
— Ну чего ты пристаешь? Когда это ты видел, чтобы я пил водку? Тридцать лет я ею торгую, а какая она на вкус, понятия не имею. Пей сам, если она тебе нравится. Выпей и мою долю!
Курбанову пришлась по душе простота Караджи, он тихонько засмеялся.