— Спасибо, большое спасибо, товарищ Рашидов. Я же специалист по бакалейным товарам, а меня сюда — в порядке выдвижения. Пойду в магазин, встану за прилавок. А то не за свое дело взялся — ребенку видно…
Уже на улице к Рашидову подошел Шаларов.
— А со мной как?! — горячо зашептал он ему на ухо. — Я ведь тоже — ветеринарный техникум кончил…
— Ладно, подумаем… — ответил председатель райисполкома.
Вечером у клуба толпился народ, слышалась музыка…
Нурмурад Эсенмурадов
Для большего реализма…
(перевод П.Карпова)
Колхозные зрители, которых не баловал театр своими гастролями, аплодировали даже слуге, вся деятельность которого на сцене ограничивалась произнесением классической фразы: «Кушать подано!..»
Но главную роль в данном случае сыграла самая обыкновенная газета, подсунутая кем-то режиссеру Хемраеву. В ней был напечатан фельетон.
Тучи, густые тучи омрачили лицо режиссера.
— Кончай!.. — загремел он.
— Что?.. — не понял его помощник.
— Спектакль кончай!..
— Но еще последний акт… Я должна выйти замуж за Чары… — защебетала героиня.
— И так догадаются, — отрезал режиссер.
Он оказался прав. Без последнего акта спектакль получился даже лучше.
Прервав гастроли, театр выехал в город.
Весь коллектив театра собрался в фойе. Пришел даже старый Клычдурды — ночной сторож. Он уселся в первом ряду и, приложив ладонь к уху, приготовился слушать…
Все напряженно ждали. Особенно внимательно приглядывались ко всему «штатные» ораторы. Сидя в президиуме, один из них, слабенький актер, зато испытанный «общественник» Малтыков даже слегка шевелил ушами от старания уловить малейшие оттенки директорского голоса.
Директор Ялкабов был человек солидный и серьезный. Он не мог так, сразу, начать с фельетона. Прежде всего он остановился на задачах искусства вообще и театрального искусства в частности. Рассказав за каких-нибудь полчаса о театральном искусстве в древней Греции, он тут же перешел к древнему Риму.
— Долго еще?.. — шепнула молоденькая, только что пришедшая в театр артистка своей более опытной подруге.
— Подожди, расскажет про Мольера, и все!.. — ответила та.
Дело в том, что лет восемь назад Ялкабов ездил на какие-то курсы повышения квалификации. Там он успел записать и запомнить лишь три первых лекции. Их содержание и вставлял он в свои выступления по любому поводу. Однажды он использовал цитаты о театре даже на собрании активистов общества Красного Креста и Красного Полумесяца. Все артисты знали их наизусть…
Но вот директор на полуслове прервал свой обзор истории театрального искусства (на этом месте обрывался его конспект) и перешел непосредственно к истории театра, вверенного ему десять лет назад. Каким жалким и ничтожным выглядело все искусство древних на фоне величественной картины, нарисованной Ялкабовым! Казалось, театр под его мудрым руководством достиг идеала. Дальше развиваться некуда…
Но нет. Директор, как всегда, был глубоко самокритичен. Театр не достиг еще полного идеала. Есть, оказывается, в его работе и некоторые недостатки. Так, иногда, — в крайне редких случаях, впрочем, — рабочие сцены недостаточно быстро поднимают и опускают занавес… Об этом и следовало написать автору фельетона. И хоть в фельетоне не говорится про это, но критику следует признать правильной.
Что же касается некоторых других обвинений, выдвинутых в фельетоне, то корреспондент, по-видимому, недостаточно глубоко вник в работу театра. Взять хотя бы систематическую продажу лишней сотни-другой билетов без указания их в ведомостях. Ведь это просто ошибка кассира. Каждый может сбиться со счета. Особенно во время гастролей.
— Или случай, когда некоторые артисты вышли на сцену пьяными… Чепуха!.. Они просто играли роли пьяных… Что, в этой пьесе не должно быть пьяных?.. Так это просто творческая находка режиссера Хемраева. Недаром он за три часа до спектакля начал готовить этих артистов к выходу… Почему готовили их в ресторане?.. Для полноты жизненной правды!.. Реализм — прежде всего!..
И директор тут снова вернулся к толкованию реализма в искусстве древней Греции.
Малтыков сидел в президиуме рядом с режиссером. Перед ним лежал список желающих выступить. По странной случайности, первыми в нем значились как раз те артисты, которые реалистически играли роли пьяных. Под их фамилиями была проведена жирная черта…
После того, как все трое посвятили свои выступления значению чистоты морального облика артиста и резко осудили недостойные выпады автора фельетона, поднялся Малтыков.
— Так как время позднее и поступило предложение прекратить прения, разрешите сказать и мне несколько слов от имени общественности…
Вот тут-то по-настоящему и досталось автору фельетона. Такие слова, как «борзописцы», «халтурщики», «клеветники», были, пожалуй, самыми мягкими из тех, которыми награждал оратор всю редакцию, начиная от самого редактора и кончая наборщиком. Действительно, ну как можно говорить, что Хемраев смотрит на артисток феодально-байским взглядом?..
— Взгляните в глаза товарищу Хемраеву!.. — призвал он собрание. — Хорошие, честные глаза. Как же можно утверждать, что они феодально-байские?! Предлагает всем подряд руку и сердце?.. Тоже ясно. Товарищ Хемраев даже в свободное от работы время готовит молодежь к определенным ролям. Опять-таки добивается реалистичности образа… Ну, а говорить о его феодальном отношении к жене — просто глупо. Ведь он, чтобы ей с четырьмя детьми было просторней в доме, даже переехал на другую квартиру!.. Так что мы не можем согласиться с автором этого пасквиля!..
И презрительным жестом, достойным древнегреческих трагиков, товарищ Малтыков бросил на стол газету.
— Ах, если бы он так играл на сцене!.. — шептались артисты.
Глубокой ночью, сидя один в своей холостяцкой квартире, режиссер Хемраев выполнял поручение директора Ялкабова: писал ответ в редакцию.
«…Товарищ Хемраев, — выводил он неровными, шаткими буквами, — является примером для всех работников театра. Не покладая рук, отдает он все свои силы, знания и опыт…»
В редакции были получены сразу два письма из театра. Второе подписали все те, кто был записан в прениях под чертой, проведенной Малтыковым. А там, собственно, был записан весь коллектив театра. По второму письму и пришлось написать этот правдивый рассказ. Для большего реализма!..
Нурмурад Эсенмурадов
Кыннак
(перевод М.Шамиса)
Впервые я встретил Кыннак пять лет назад, на почте. Я взглянул на нее, и, наверное, сильно переменился в лице. Стоявшие со мной в очереди к окошку с надписью «До востребования» начали перешептываться, кто-то засмеялся…
Но чтобы все с самого начала было ясным, скажу несколько слов о себе. Я — художник, и, говорят, неплохой. Впрочем, я и сам такого же мнения. Мог ли я остаться равнодушным, увидев тогда Кыннак! Высокая, статная, с длинными черными косами, свежим матовым лицом… А глаза!.. Сначала ресницы были опущены. Но вот она подняла их, и я забыл свою фамилию. Хотите — верьте, хотите — нет. Минут пять прошло, пока я ее вспомнил… Да что там говорить! Вот взять холст и нарисовать Кыннак. Так, как она есть — в простой синей рабочей блузке с карманчиками. Мне это сразу пришло в голову.
И мне тогда повезло. Не прошло и недели, как я попал в гости к Кыннак. Оказывается, она была женой моего старого знакомого — Чары. Встретив меня на улице, Чары затащил меня к себе. Я словно остолбенел, увидев Кыннак… На этот раз она была в белой домашней кофте. В руках у нее была щетка, которой она сметала пыль. Но как она мила в этом простом наряде!