Марте нравилось говорить отцу о своей беременности и особенное удовольствие доставляло сокрытие имени отца ребенка. Новость была рассказана за чаем в один из уикендов, когда она гостила у отца дома.
– Ты ЧТО?! – возопил Преподобный.
– Беременна, – спокойно повторила Марта.
– Ты не замужем, – выплюнул Преподобный, усыпав крошками кошку. – Что скажут прихожане?
– Что я шлюха? – предположила Марта.
После этого Преподобный разразился тирадой, используя неподобающие божьему человеку слова, и Марта ушла. Преподобному Брайану очень хотелось закатить дочери затрещину, но поскольку ей было тридцать семь лет, пришлось поумерить пыл, и вместо этого он оторвался на Пэт, проклиная судьбу за то, что она не подарила ему сына, который был бы на него похож. Учитывая, что дочери получили имена Марта и Мэри, сына, если придерживаться библейских семейных традиций, пришлось бы назвать Лазарем, и этот Лазарь преследовал Марту и Мэри в кошмарах. Лазарь уж точно бы не послал в жопу миссис Аведон на летнем пикнике 1979 года. В свою защиту Марта утверждала, будто это было сказано в ответ на жутко скучную историю о женской яйцеклетке и что, по крайней мере, она не послала ее на хуй, хотя это и не произвело должного впечатления на Преподобного и он разразился мрачной тишиной к недолгой радости Марты и ее матери.
Друзья Марты хотели сказать ей, что длительная вражда с отцом отдает мазохизмом, и спросить, почему бы ей просто не расслабиться и не порадоваться жизни, но почему-то эта тема так и не поднималась. Было немало пьяных вечеринок, на которых они могли это сделать. Ромашка однажды попыталась, пару лет назад, когда они вместе выпили на Новый год, но Марта, которая в принципе не очень жаловала водку, озлобилась и пригрозила Ромашке побоями. Подруга, воспитанная в семье хиппи, как это явствует из имени спешно ретировалась и попыталась убедить Сару поговорить с Мартой.
Сара, однако, была слишком нерешительна, и даже если бы попыталась, то шанс получить по мордасам был слишком велик.
Сара была активной потребительницей современной жизни (еды это не касалось) и всех ее демонических искушений – от регулярно покупаемых журналов о знаменитостях до частых походов в магазины на Оксфорд-стрит на приливной волне шоппинга в состоянии, подобном безумию человека, выигравшего в лотерею и решившего купить вертолет. Ромашка часто пеняла Саре на то, что своим поведением она поддерживает идеалы капитализма, но подруга понятия не имела о капитализме, и все попытки Ромашки затащить ее на какой-нибудь марш протеста всегда вызывали у нее выражение ужаса, которое она держала для того, кто без спросу позаимствовал маечку из ее гардероба Сара была из тех, кто пойдет заваривать чай во время хорошей телевизионной программы, а вернется во время рекламы. Приняв такое положение вещей, она, в гораздо большей степени, чем другие ее подруги, находилась в постоянном поиске мужчины на роль мужа и донора спермы для будущего производства детей. Она уже выбрала им имена (Натан и Эмили) и одежду для крещения. Она решила сделать кесарево, потому что от этого будет меньше нежелательных выделений, которые могли испачкать ночную рубашку. (Ей пока еще никто не сказал, что в процессе деторождения хорошенькая ночная рубашка превращается в фартук мясника.) Сара почувствовала себя обманутой, когда Марта рассказала о грядущем событии ей и Ромашке.
– Ты точно беременна? – спросила она.
– Тест показал, – ответила Марта.
– А я бы еще раз попробовала – они не всегда дают правильный результат, – сказала Сара.
– Херня! Еще как дают, – возразила Марта, чувствуя что-то в голосе Сары.
– Да не волнуйся ты, Сар. Ты обязательно произведешь на свет парочку маленьких засранцев. И Конни родила Сару, Сара родила Натана и Эмили, – провозгласила она с библейской интонацией на весь паб, в то время как Сара засомневалась, на месте ли у подруги крыша.
Эта троица всегда собиралась в одном и том же пабе, «Голова короля», рядом со знаменитым центром крикета «Овал». Одинокое викторианское здание окружали постройки пятидесятых. Казалось, будто оно единственное уцелело после бомбежка и светит в ночи, как тлеющий уголек в неоновых огнях угрожающего, более страшного века.