— У меня, Демьян Леонтьич, ни копейки нет, — честно признался Коробченко.
— Ничего, Егор, — называя Жору на русский лад, сказал Колчин. — Переживем. Я из дому мясной тушенкой запасся. Чая да сахара на весь путь хватит. Хлеба купим, а вода на каждой станции бесплатная.
Таких бескорыстных людей Коробченко за свою короткую жизнь еще не встречал. Из Минска отправились солнечным утром 3 июня. Под однотонный перестук колес Колчин добродушно советовал Жоре:
— Подавайся-ка, Егор, к нам в геологоразведку. Работа, без утайки скажу, нелегкая, зато государству полезная и хорошо оплачиваемая. Лениться не будешь, приоденешься славно, захочется — собственный автомобиль приобретешь. Кум королю и брат министру станешь. В колонии, говоришь, побывал?.. Плохо начинать жизнь с колонии, да в молодости, бывает, соскальзывают с правильного пути. Потом оглядятся и по-хорошему жить начинают. Главное, Егор, чтоб стержень надежный у человека был. Когда стержня нет, тогда, брат, плохо. Сам человек тогда мучается до гроба и другим беды причиняет. Встретил на днях в Тюмени одного такого парня. Буровиком у нас работал, да запил. На вид — вылитый старик, одежонка — хоть выбрось. «Здорово, друг, — говорю. — Ты еще живой?» Он трясется весь с перепоя и жалобно в глаза заглядывает: «Живой, Леонтьич, да что толку. Одолжи десять копеек, на флакушку одеколона не хватает». Представляешь, Егор, до какой степени может человек допиться?.. Ты-то сам как по этому делу? Не злоупотребляешь?
— За три года в колонии ни глотка не выпил, — увильнул от прямого ответа Коробченко.
— В колонии, положим, рад бы выпить, да не дадут. Ты, Егор, о вольной жизни отвечай…
Жора торопливо отвернулся от внезапно загрохотавшего встречного поезда. Почему-то не смог он ни солгать Колчину, ни правды сказать. Колчин будто догадался о душевной раздвоенности попутчика и, когда встречный товарняк прогрохотал мимо, сменил тему разговора.
Так они и ехали, словно отец с сыном, коротая время в разговорах о житье-бытье. Не знавший отцовского внимания Коробченко уже на второй день проникся к добродушному охраннику таким уважением, что твердо решил с приездом в Тюмень устроиться на работу в геологоразведку. Так бы могло и произойти, но…
На рассвете 8 июня железнодорожный состав, в котором находилась платформа с вездеходом, прибыл на сортировочную станцию Свердловск. Прохладную утреннюю тишину нарушали хриплые радиоголоса диспетчеров да снующие по многочисленным путям маневровые тепловозы. Постукивая по буксам длинным молотком, к платформе подошел осмотрщик вагонов и на вопрос Колчина — долго ли придется стоять? — ответил, что состав подлежит расформированию, поскольку, мол, основная часть его должна уйти в южном направлении. Оставив Жору присматривать за вездеходом, Колчин пошел к маневровому начальству, чтобы разузнать, долго ли их здесь промаринуют. Вернулся он нескоро, часа через три. С одышкой поднялся на платформу, потер ладонью левую половину груди и хмуро проговорил:
— Попсиховал малость, елки-зеленые, сердчишко затрепыхалось…
— Надолго застряли? — спросил Жора.
— Говорят, суток двое тут проторчим, а в Тюмени вездеход до зарезу нужен.
Колчин достал из нагрудного кармана гимнастерки стеклянную пробирочку, тряхнул ее над ладонью и сунул под язык крохотную белую таблетку. Посмотрев на опустевшую стекляшку, сказал:
— Лекарство, елки-зеленые, кончилось. Будь другом, Егор, сгоняй в аптеку за нитроглицерином, без него мне — труба… — И, порывшись в другом кармане, протянул Жоре рубль.
До ближайшей аптеки пришлось ехать с пересадкой, сначала на трамвае, потом на автобусе. Возвращаясь к сортировочной станции, Коробченко заплутал в незнакомом городе. Когда он наконец добрался до железной дороги, состава на прежнем месте не оказалось. Жора заметался по путям между вагонов. Больше часа он искал платформу с вездеходом и наткнулся на нее в отдаленном тупике. Взобравшись на платформу, радостно закричал:
— Демьян Леонтьич! Держи лекарство!..
Колчин, с низко опущенной головой, сидел на расстеленной брезентовой палатке, прислонившись боком к гусенице вездехода. Жора посчитал охранника спящим и принялся тормошить его за плечо, но тот вдруг безжизненно рухнул лицом вниз. Коробченко от неожиданности испуганно огляделся. Кругом не было ни души. Словно загипнотизированный, Жора уставился на Колчина, пытаясь сообразить, куда в таких случаях надо заявлять: в «Скорую помощь» или в милицию?.. Мысль о милиции как обожгла: «Я ведь только-только из колонии, паспорт даже не получил. Вдруг подумают, что это убийство?..» Взгляд неожиданно остановился на пристегнутой к поясу охранника кобуре с торчащей из нее черной рукояткой нагана. Почти неосознанно Коробченко вытащил наган и сунул его себе под рубаху, за пояс джинсов. В сознании тревожно заколотилось; «Немедленно скрываться надо, чтобы потом не лепетать перед следователем! А если мертвого охранника без нагана сегодня же обнаружат железнодорожники?.. Да и куда скроешься без денег?»
Преодолевая мучительный страх, Жора обшарил карманы Демьяна Леонтьевича — набралось чуть побольше десяти рублей с мелочью. После этого завернул труп Колчина в брезент и, обливаясь холодным потом, с трудом затянул его под вездеход. Ближайшим пассажирским поездом Коробченко уехал из Свердловска в Омск с твердым намерением отомстить бармену Стасу.
Подстерег он бармена во втором часу ночи, когда тот после работы, отпустив такси, направился узким переулком к своему дому. Дрожащей рукой Жора поднял наган со взведенным курком и неуверенно проговорил:
— Ну, пала, давай рассчитаемся…
Стас с удивлением шагнул было к Жоре. Коробченко отскочил назад и уже более твердо приказал:
— Выкладывай, пала, деньги! Все выкладывай, сколько набрал сегодня за вечер!
— Дикарь, ты в своем уме?.. — заискивающе спросил бармен, вытаскивая из кармана вместительный бумажник.
— Брось кошель и поворачивайся!
Стас угодливо бросил бумажник на дорогу, развернулся и вдруг с неожиданной прытью, петляя, как перепуганный заяц, кинулся наутек вдоль переулка. Коробченко стал ловить удаляющуюся спину на мушку, но трясущаяся рука выписывала такие кренделя, что стрелять было бессмысленно. Кроме переполоха, ничего бы не получилось.
В оставленном барменом бумажнике оказалось около ста рублей и один билет денежно-вещевой лотереи. С этой добычей на следующий день Коробченко появился в Новосибирске. Бесцельно бродя по большому городу, Жора вспомнил, что где-то здесь живет Леля Кудряшкина, присылавшая ему письмо в колонию, и через горсправку узнал Лелин адрес. Вечером он заявился к Кудряшкиной в гости. Удивленная Леля встретила бывшего соклассника как родного. Стали вспоминать прошлое. Чтобы поднять свой авторитет, Жора похвалился, что сразу после колонии устроился в Тюменскую геологоразведку и зарабатывает теперь уйму денег.
— Слушай, геолог!.. — обрадовалась Кудряшкина. — Займи пятьсот рэ на голубого песца. Давно мечтаю о приличной шапке, но спекулянты на толчке оборзели…
Коробченко хвастливо заявил:
— Чо занимать? Я подарю тебе песца!
Близко к полночи Жора уехал от Кудряшкиной в аэропорт Толмачево, чтобы «присмотреть лопоухого северянина с толстым кошельком». После приземления магаданского рейса он «положил глаз» на тощего мужичка с большущим рюкзаком, из которого торчали ветвистые оленьи рога, но того встретил военный подполковник и увез в «Жигулях», что называется, из-под носа у Жоры. Остальные магаданцы разъехались из аэропорта в такси — никто из них не захотел взять с собой постороннего попутчика. Неудача разозлила Жору. Чтобы ночь не пропала даром, он решил «провести опыт на таксисте».
Таксист попался на редкость неразговорчивый. Коробченко, устроившись на заднем сиденье, с трудом дождался, когда въехали в пустынный ночной город. На одной из тихих улиц Жора неслышно взвел курок и попросил остановиться. Приоткрыв дверцу, резко выхватил из-за пояса джинсов наган. Угрожающе бросил:
— Деньги…
Шофер, словно сонный, медленно развернулся. Несколько секунд он растерянно смотрел на уставившийся в него глазок наганного ствола, затем с непостижимой ловкостью схватил Жору за руку и изо всей силы дернул к себе. Выстрел прозвучал глухо, как в бочке…