— Внук, ядрено-корень, объявился! Здрав-желаю, милицейский офицер!
— Здравствуй, дедусь! — так же громко ответил Антон и обнял старика. — Как воюешь, гвардейский бомбардир?
— Круговую оборону держу, Антошка. Твоим родителям угодить не могу: то просыпаюсь чуть свет, то телевизерный ящик громко включаю.
— Кино смотришь?
— Все подряд гляжу.
Полина Владимировна тихо сказала Антону:
— Как цветной купили, почти не отходит от телевизора. В Березовке теперь два постоянных смотрельщика: наш дед да Иван Торчков.
Дед Матвей приложил ладонь к уху:
— Чо гришь?..
— Телевизор, говорю, любишь смотреть! — с улыбкой крикнула Полина Владимировна.
— Ну-ну, люблю! Зачерпни-ка, Поль, кваску. «Спокойной ночи, малыши» начинается, надо глянуть, чем они там сегодня позабавят.
Напившись, старик шутливо хлопнул Антона по затылку и удалился в свои «апартаменты», где вскоре громко заговорил телевизор. Полина Владимировна заботливо принялась собирать на стол. Антон, склонившись под умывальником, ополоснул лицо, неторопливо вытерся свежим полотенцем и, присев к столу, огляделся. Все в кухне было знакомым с детства. Бирюковы не гнались за модой и не любили менять мебель. Поэтому, как в детские и школьные годы Антона, обстановка здесь сохранилась прежней: просторный прямоугольный стол под цветной клеенкой, тяжелые табуретки, вместительный коричневый буфет с посудой, на стене — большая застекленная рама с семейными фотографиями, на которых запечатлелась вся династия Бирюковых в разные годы жизни. Вот только не стало просторной русской печи, где, будучи мальчишкой, Антон отогревался, прибегая зимой с улицы по уши в снегу. Печку заменила современная газовая плита. Да еще тумбочка с телефоном появились.
— Мам, почему тебе не верится, что Тиунова сама могла покончить с жизнью? — спросил Антон.
Полина Владимировна вздохнула:
— Потому, сынок, что Тамара о смерти никогда не заикалась. Самоубийцы, задумав нехорошее, всегда намек об этом дают. У них ведь это вроде навязчивой болезни становится.
— А правда, Гайдамакова оставила Тиуновой какое-то завещание?
Сосредоточенно нарезая ломтями хлеб, Полина Владимировна ответила не сразу:
— Болтают в селе, будто Елизавета Казимировна завещала ей недостроенный дом на берегу озера, старую свою избушку на курьих ножках и сколько-то денег.
— За какие заслуги такая честь?
— Старуху прошлой осенью парализовало, руки и ноги отнялись — годков-то ей уж за восемьдесят было. Из родни у нее, как известно, ни души не осталось. Сын, что от брака с Гайдамаковым, погиб в Отечественную, а второго-то Цыгана — ты ведь сам задержал с поличным, когда выкапывали из могилы бриллианты купца Кухтерина. Говорят, так в колонии и умер, бродяга ненормальный?
— Простыл он в ту слякотную ночь на кладбище и такое воспаление легких подхватил, что врачи оказались бессильны.
— Докопался, кладоискатель… Ну так вот, Елизавету Казимировну хотели в районную больницу увезти. Она ж ни под каким предлогом не захотела туда. Мол, все одно от смерти не отбояриться, пусть хоть на Березовском кладбище зароют. А как одной Жить, парализованной? Стала просить женщин, чтобы помогли дотянуть последние денечки. У всех своих забот хватает — кому охота чужую обузу на себя брать? А Тамара согласилась. Да еще так заботливо ухаживала, будто за родной. В благодарность Елизавета Казимировна сделала Тамару своей наследницей.
— Откуда у старухи деньги? Сколько помню, кроме козла Кузи да собаки Ходи, у нее никакого хозяйства не было.
— Елизавета Казимировна в лечебных травах хорошо понимала. Ох, многим людям она помогла излечиться. К слову сказать, и тебя, сынок, она вылечила. На первом году жизни ты так сильно болел, что я в отчаянии была. Если бы не травки да примочки, не знаю, чем бы кончилось. Платили старухе за это, конечно. Цену за леченье она не назначала, сами давали, кто сколько может. А в войну — на картах кому только не гадала! Опять же, каждый старался отблагодарить…
— И угадывала?
— Знаешь, сынок, в большинстве правду говорила. Даже кому похоронки приходили, и тех обнадеживала: мол, ошибка это, не погибли ваши родственники — в плену находятся. Казенный дом карты указывают, — Полина Владимировна тяжело вздохнула. — Ох, труднешенькое было время. Одними утешениями, считай, и спасались.
— Торчков говорит, Гайдамакова колдовством занималась…
— Не слушай ты этого балаболку! Кумбрык наплетет тебе полный короб небылиц. Ему то какие-то зеленые человечки мерещатся, то тарелки над Березовкой летают, то собака по-людски с ним разговаривает. Дворняжку вместо породистой овчарки купил в райцентре и теперь дрессирует ее, как цирковой клоун.
— А я, мам, помню: по селу и раньше ходили слухи о колдовстве.
— Эти сказки от старины тянутся. Вот заговоры, правда, Елизавета Казимировна знала.
— Какие заговоры?
— Ну, вот такой случай… В Ярском, что за Потеряевым озером, умерла молодая мать. Осталась ее маленькая дочка. Вскоре стали замечать, что девочка как-то все уединяется. Тихая такая, все по уголкам прячется и говорит вроде бы сама с собой. Садятся за стол, а она: «Не хочу, я уже с мамой поела». Стали приглядывать за ней — ничего не могут понять. А потом пастух, он пас у кладбища, заметил, что девочка на могилке сидит и разговаривает, как бы с матерью. Пастух не стал ее окликать. А она поговорила-поговорила, поднялась и выходит с кладбища. Когда шла мимо пастуха, раскрыла ладошки и тихонько ему шепчет: «Мне мама игрушки подарила». А в ладошках — щепочки, камешки. Отец девочки после рассказа пастуха забеспокоился. Стал водить дочку по врачам — ничего не помогло, еще хуже стало. Кто-то подсказал: надо, мол, к бабке Гайдамачихе обратиться. Привезли девочку в Березовку. Елизавета Казимировна о чем-то с ней пошепталась и оставила пожить у себя. Что она делала — не знаю. Но через неделю девочка успокоилась, отошла как-то, веселенькой стала. Отец привел в дом мачеху. Наладилась вроде новая жизнь. Сидят это вечером они всей семьей, ужинают. Вдруг калитка стукнула. Вихрь прошел по двору, резко дунуло в открытое окно, что-то пыльное, как темь, пронеслось по избе. Девочка вскрикнула, дернулась, точно ее по лицу ударили. «Мамочка, прости!» — закричала. И щека у нее краснотой загорелась… И все, как рукой сняло. Она, девочка эта, теперь уже взрослая, твоя ровесница. Да ты, сынок, ее знаешь: Марина Зорькина, у нас в колхозе экономистом работает.
Антон нахмурился:
— Не помню что-то…
— Да как же, сынок?.. Она тебя хорошо знает. Вспомни, как дорогой из райцентра на Ярское приезжий шофер морячка убил и в старый культстановский колодец сбросил. Ты первый год тогда в милиции работал. Марина мне говорила, что ты расследовал это убийство…
— Марина?.. Зорькина… Ах, вот кто!.. — словно обрадовался Антон. — Она в Ярском на птицеферме работала заведующей, и моряк тот ехал к ней. Любовь у них была. А каким ветром Зорькину в Березовку занесло?
— Заочно институт кончила по экономической специальности. В Ярском колхозе на этой должности опытный человек работает и на пенсию не собирается. Отец-то наш и сговорил Марину к себе. Теперь не нарадуется. Говорит, очень соображающая в экономике. И внешностью — загляденье. А как она квартиру свою обставила — любо посмотреть. И умница, и с людьми обходительная, и пошутить умеет, и певунья…
Антон засмеялся:
— Хватит, мам, не продолжай! Когда сватать пойдем?..
Полина Владимировна огорченно махнула рукой:
— Все на шутку поворачиваешь. За тридцать ведь уже, чего доброго, так бобылем и останешься…
Антон хотел было снова отшутиться, но у дома, фыркнув мотором, остановился запыленный председательский «газик». Лязгнула дверца. Из машины устало вылез похожий ростом и ссутулившейся фигурой на деда Матвея Игнат Матвеевич. Отпустив шофера, он отряхнул о голенище сапога кепку и направился в дом. Увидев сидящего за столом сына, поздоровался. С улыбкой сказал: