Кузина так долго не двигалась, что мне стало страшно.
— Эуриалия… — взмолился я.
Она обернулась со странной улыбкой на губах. Затуманенный взгляд полуприкрытых глаз — ни огонька, ни мысли.
— Дядюшка умер, — сказала она.
В этот миг отчаянное рыдание донеслось с лестничной площадки.
— Он задул лампу… Я изо всех сил оберегал ее, и все-таки она погасла. Ой-ей-ей, лампа погасла!
Глава вторая. Знакомство с Мальпертюи
Гений ночи унес лисью голову, дабы украсить ею свой дом и тем почтить его
История Хуссейна
Малые божества, такие, как пенаты, брауни, гласменнхены,
отнюдь не суть духи, но миниатюрные инкарнации
и, следовательно, абсолютно материальны
и заимствуют силу от земли, на коей живут.
Уорт (Сравнительный фольклор)
Солнце! Дайте мне солнце!
Ибсен (Привидения)
Настала пора обрисовать Мальпертюи, и меня охватывает странное бессилие. Образ отступает, подобно замку Морганы, кисть неподъемно тяжелеет в руке живописца — столько деталей, требующих описания и определения, ускользают, теряют очертания и тают туманными клочьями.
И я отказался бы от поставленной задачи, когда б не помнил наставлений моего чудесного учителя, доброго аббата Дуседама: мало смотреть, важно уметь видеть.
За шесть недель до смерти дядюшки Кассава мы перебрались с набережной Сигнальной Мачты в Мальпертюи.
Я всегда с нежностью буду вспоминать наш дом на набережной. Маленькое, причудливое строение; благодаря зеленоватым стеклам окон днем в комнатах таился необыкновенно мягкий, словно аквариумный, полусвет, насыщенный ароматами вербены и любимого табака аббата Дуседама, частенько нас навещавшего.
Входная дверь открывалась в холл — единственное просторное помещение под кровлей, — за которым неусыпно надзирал со стены портрет моего отца, капитана Николаса Грандсира, в свою очередь охраняемый почетным караулом внушительной оружейной коллекции.
Поначалу капитан посылал вполне достаточно денег для оплаты жилья и относительно безбедного существования. Однако к моменту нашего переезда к дядюшке Кассаву чеки из сингапурских, шанхайских или кантонских банков приходили все реже и суммы все уменьшались.
В период сравнительного благосостояния в доме на набережной Сигнальной Мачты друзья не пренебрегали возможностью воздать должное кулинарным талантам Элоди, и аббат Дуседам, самый почетный из них, отличался постоянством.
Это был низенький человечек, округлый и толстенький, как бочонок, с жизнерадостной физиономией, подобной полной луне, и всегда в запятнанной сутане.
Кроме хорошей кухни (здесь Элоди была на высоте), он любил доброе вино, голландский табак и старые книги.
Имя его вполне заслуженно не кануло в безвестность, ибо связано с некоторыми книжными изданиями, которые и посейчас не утратили определенного авторитета. Так, читатель обязан ему весьма углубленным исследованием гравюр Уэнделла Диттерлинга, своеобразно написанной биографией Жерара Доу, а также изысканиями в области кузнечного искусства XV века.
Кроме того, аббат Дуседам продолжил любопытные труды доктора Мизе из Лейпцига, имевшие предметом исследования лики, язык и сравнительную анатомию ангелов.
Аббат доказывал, что сии небесные духовные сущности выражают свои мысли посредством светоиспускания, а цвет используют вместо звуков.
Он регулярно служил мессу, ни минуты не экономил на ежедневном чтении требника, подавал пример целомудрия и смирения — при всем том начальство его не любило. Занятия темой доктора Мизе создало ему незаслуженную репутацию ересиарха и повлекло неоднократные ссылки в монастырские обители со строгим уставом. Однако самые придирчивые и мелочно-щепетильные сановники церкви не смели предать забвению прошлое: молодые годы сего пастыря прошли под далеким небом, в гибельных краях, где рядовые поборники Христовы отстаивали славу Божию ценой собственных мучений и крови.
При каких роковых обстоятельствах свел он знакомство с капитаном Николасом Грандсиром? Аббат никогда не касался этого вопроса, а отец ограничивался тем, что завершал свои письма «горячим дружеским приветом славному святому Тату, которого хранит Господь на радость бедным смертным, дабы могли приобщиться вечной благодати».
— И что за «Тату» такое? — подозрительно спрашивала Элоди.
— А это такая толстая тварь вроде меня, — пояснял аббат Дуседам, — только вот она осталась на берегах Амазонки, не то что я — пью здесь доброе вино, ем всякие лакомства и вовсе не заслуживаю милосердия Господня.
— Как истолкуете вы название дома, принадлежавшего дядюшке Кассаву, — название, подобное проклятию? — спросил я однажды, изображая любопытство научно-познавательного толка.
Аббат Дуседам напустил на себя озабоченно-сосредоточенный вид, весьма ему чуждый, и объяснил:
— Мудрые мужи, сочинители знаменитого и столь красочного «Романа о Лисе», наделили именем Мальпертюи самое логово лисовина-коварного. Не слишком отдаляясь от сути употребления этого слова, я разумею Мальпертюи как обитель зла, или, скорее, лукавства. Лукавство же является, по преимуществу, прерогативой Духа Тьмы. Основываясь на оном постулате и трактуя его расширительно, я заключаю, что Мальпертюи — прибежище Лукавого, то есть Дьявола…
Я скорчил испуганную гримасу.
Предпочитаю просто лиса. На оконных рамах — помните, те парные окна на фасаде, — вырезаны какие-то мерзкие фигурки…
— Кальмары-стрела, гюивры, герпетоны, — уточнил аббат.
— И среди них лисьи морды еще самые симпатичные; а на каменных консолях под этажными перекрытиями — такие же изображения.
— Это не более чем зловредная otosyon megalotis, лисица большеухая. Однако не спешите, мой юный друг, не спешите. Лисий образ по праву относится к сфере демонологии. Японцы, признанные авторитеты в этой потаенной и грозной науке, недаром считают лиса кудесником, могущественным чародеем и ночным духом с весьма обширными возможностями инфернального толка. В некоторых гримуарах — кстати, я категорически против чтения и тем паче изучения подобных книг, — на гравюрах, изображающих борьбу святого Михаила с восставшим ангелом, поверженный Лукавый наделен притворной и нечестивой физиономией лиса.
К сожалению, сколько ни рылся я в архивах, выяснить мне не удалось, почему дом дядюшки Кассава был так назван. Полагаю, сим именем нарекли его монахи Барбускины — в прошлые века они владели большей частью служб и угодий, приписанных к дому. Лично у меня Мальпертюи вызывает печальные предчувствия и ощущение угрозы.
— Расскажите об ордене Барбускинов, — внезапно выпалил я, прекрасно зная, сколь неохотно Дуседам касался этой темы.
Его округлые толстенькие ручки беспомощно и досадливо задвигались.
— Орден… послушайте, мой мальчик, ордена как такового никогда не было — просто так говорилось в народе. Добрые монахи из обители, вами подразумеваемой, были бернардинцы, кои много претерпели от морских и сухопутных гёзов во время восстания Нижних провинций против Его Католического Величества…
Но я упорствовал.
— Верно, эти ваши монахи носили бороды, и потому…
— О нет, не впадайте в подобное вульгарное заблуждение: Барбускины носили не бороды, они надевали апостольники, монашеские куколи[4], в знак покаянного обряда. Возможно, по этой причине они и получили прозвище — я бы все же не осмелился настаивать, тем более в письменной форме, на таком предположении! Мир их праху, ведь они были святыми людьми, и заслуги их приумножены выпавшими на их долю страданиями и гонениями.
— Так ли, аббат? Мне сдается, предание говорит совсем другое на сей счет!
— Замолчите! — взмолился аббат Дуседам. — Все это не более чем мерзкие слухи, заблуждения, увы, с дьявольской помощью живучие и упорные.
В таком духе проходили наши беседы на упомянутые темы; передав их содержание, я чувствую себя более готовым вернуться к описанию Мальпертюи.
4
Barbe-борода (