молитвенный час. Матфей говорит, что
Иисус «начал скорбеть и тосковать» (Мф. 26:37). Учитель «пал на лице Свое» (Мф.
26:39) и взывал к Богу. Лука говорит нам, что Иисус, «находясь в борении», молился, «и
был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк. 22:44).
Никогда на земле никто не приносил такое горячее и срочное прошение. И никогда
небеса не отвечали такой оглушающей тишиной. Молитва Иисуса была без ответа.
Иисус и «молитва без ответа»? Разве это не оксюморон? Разве мог бы сын Генри Форда
не иметь машины, а ребенок Билла Гейтса не иметь компьютера? Разве стал бы Бог, владеющий стадом, пасущимся на тысячах холмов, удерживать что-то от Своего
собственного Сына? А Он сделал это той ночью. Следовательно, Иисусу пришлось
столкнуться с дилеммой, возникающей после молитвы без ответа. А это было лишь
начало. Посмотрите, кто пришел затем:
И, когда еще говорил Он, вот Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним
множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин
народных... Тогда подошли и возложили руки на Иисуса, и взяли Его (Мф. 26:47, 50).
Иуда пришел с разгневанной толпой. И вновь с точки зрения стороннего
наблюдателя эта толпа — очередной кризис. Иисусу не только пришлось столкнуться с
неотвеченной молитвой, но и с неплодотворным служением. Те самые люди, кого Он
пришел спасти, теперь приблизились, чтобы Его арестовать.
Позвольте мне привести факт, который, быть может, изменит ваше впечатление об
этой ночи. Возможно, вы можете вообразить Иуду, ведущего около дюжины солдат, которые несут два-три светильника. Однако Матфей говорит, что арестовывать Иисуса
пришло «множество народа». Иоанн еще более точен. Термин, который он
употребляет, — это греческое слово speira, или «группа солдат» (Ин. 18:3). Слово speira описывает группу, состоящую как минимум из двухсот солдат. Оно может обозначать
даже подразделение из тысячи девятисот человек!25
Вооружившись описанием Иоанна, мы можем более точно представить поток из
нескольких сотен солдат, которые заполняют сад. Добавьте к этой цифре безызвестных
зевак, которых Матфей просто называет «множество народа», и перед вами уже
огромная толпа.
Конечно, в такой толпе есть хотя бы один человек, который защитит Иисуса. Он ведь
многим приходил на помощь. Все эти проповеди. Все эти чудеса. Теперь они принесут
свои плоды. И вот мы ждем кого-нибудь, кто провозгласит: «Иисус невиновен!» Но его
все нет и нет. Никто не говорит от Его лица. Те, кого Он пришел спасти, отвернулись от
Него.
25 William Barclay, The Gospel of John, vol. 2 (Philadelphia: The Westminster Press, 1975), 222.
60
Мы почти можем простить толпу. Они слишком мало, слишком непостоянно
общались с Иисусом. Возможно, они и не могли поступить иначе. Но ученики-то могли!
Они-то, могли поступить лучше. Они знали Его лучше. Но защитили ли они Иисуса? Едва
ли. Самая горькая пилюля, которую пришлось проглотить Иисусу, было невероятное
предательство учеников.
Иуда был не единственным перебежчиком. Матфей потрясающе честен, признаваясь: «Тогда все ученики, оставив Его, бежали» (Мф. 26:56).
Для такой короткой фразы слово «все» наполнено острой болью. «Все ученики
Иисуса... бежали». Иоанн убежал. Матфей убежал. Симон убежал. Фома убежал.
Убежали все. Не нужно долго искать, где это слово звучало в последний раз.
Посмотрите на стих несколькими строчками выше: «Говорит
Ему Петр: хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя.
Подобное говорили и все ученики» (Мф. 26:35, курсив автора).
Все клялись в верности, но все бежали. Глядя со стороны, мы видим лишь
предательство. Ученики оставили Его. Люди Его отвергли. И Бог Его не слышал. Никогда
столько мусора не вываливалось на одного человека. Стоит только погрязнуть разом в
неверностях измучившихся отцов, лгущих матерей, блудных детей и нечестных
работников, и вы начинаете понимать, с чем пришлось столкнуться Иисусу той ночью. С
человеческой точки зрения мир Иисуса был разрушен. Никакого ответа с небес, никакой помощи от людей, никакой верности от Его друзей.
Иисус по уши в грязи. Вот как бы я описал, что тогда произошло. Так бы описал это и
репортер. Вот как изобразил бы это наблюдатель. Но Иисус видел все совсем не так. Он
видел нечто совершенно иное. Нет, Он не забыл о грязи; Он просто не ограничивался
ею. Каким-то образом Он мог видеть в плохом — хорошее, в страдании — цель и в