Шли не спеша, верст по пятнадцать в день. По сильно гористым местам и того менее. Каждую субботу-воскресенье — дневка.
Турки сначала поторапливали, но Кабанов твердо сказал, что поедет, как ему приказано.
— А бакшиш вам будет поденно — добавил Иван Никифорович. Достал кошель, отсчитал за каждый пройденный день по рублю офицеру янычарскому и по полтине чаушам — дал задаток. После этого турки спешить перестали.
Дико было русским смотреть на края, по которым проходили. В селах греки, церкви православные — только без крестов, без колоколов. А начальство — турки. В городах те же греки, а церквей вовсе не видно, одни мечети с лежачими полумесяцами на высоких минаретах. Дальше того обиднее: сербы — как есть наши хохлы, и язык с нашим сходен, а уже начисто отуречились. Ходят в красных фесках, по пятницам не работают, от своих обычаев отстали. Неволя, конечно. Качали головами усатые кавалеристы.
На привалах конюхи перебирали руками сено, которое давали Сметанке. Воду прежде сами пробовали. Ячмень решетом просеивали. Из Подмосковья привез Кабанов два мешка отборного овса. Приучали понемногу арабского жеребца к русской пище. Поначалу не брал, морду отворачивал: чужое, незнакомое.
Ему овса в ступке столкли, дали мятого. Понравилось! Вскоре на ячмень и смотреть не захотел, подавай овса! А где его взять? Скармливали по пригоршне в день, пока не дошли до овсяных мест.
Ночевали всюду в своих шатрах. Солдаты караул несли с заряженными ружьями. Не раз приходилось в воздух стрелять, отпугивая каких-то подбиравшихся к лагерю. Да и турки-провожатые ненадежны: Орлов пуще всего наказывал их остерегаться. Зарезать конюхов и угнать драгоценного арабчика для них дело самое нехитрое. Не раз такое-то случалось с русскими послами.
Как все молодые и сильные лошади, Сметанка никогда не ложился, спал стоя. Степан укладывался у него в ногах. Жеребчик был ласковый, уважительный: не рассердится, не ударит. Разве только слишком близко подкатится спящий, так тронет легонько копытом: отодвинься, мол, не наступить бы на тебя.
Через полтора месяца пришли к широкой мутно-желтой реке. Турки говорят: «Дунай!» Так вот он какой! «Волга-матушка, Дунай-батюшка!» — пели прадеды. Значит, и тут русские бывали!
Получили обещанный бакшиш провожатые. Усмехнулись:
— Скажи паше своему, что хорошо вы караулили, а то не видать бы ему жеребца!
Один чауш зубы оскалил, показал ладонью будто ножом по горлу.
— Это мы очень даже понимали — велел Кабанов перевести толмачу. — У нас говорят: «Верю всякому зверю, даже змее и ежу, а турку погожу».
Посмеялись, расстались по-хорошему.
На австрийской границе приставили к каравану двух конных жандармов. Парни мужественные, усы торчком. И лошади у них справные. Только обмундировка для солдата неспособная — белого сукна: ни сесть где, ни прислониться — потом не отчистишься. Обувка того хуже: заместо сапог башмаки с гетрами, выше до колен краги — и все на пуговицах. Наши встали, оделись, умылись, коней поседлали, а жандармы все еще пуговицы эти маленькими крючочками прищелкивают. А случись тревога? Как они тогда?
За Дунаем началась страна Венгрия. Народ с цыганами схожий. На церквах птичьей лапой торчат крыжи католические. Лошадей много. Места все больше ровные, травяные, дороги легкие. Сметанке они, видимо, нравились: шел весело, пофыркивал, копытцем пристукивал, точно на землю удивлялся: с чего бы она такая мягкая?
Стали ему на привалах давать травы свежескошенной. Но тоже сперва смотрели, перебирали, на вкус пробовали, незнакомую давать опасались. Спрашивали жандармов, но они, то, что под носом растет, вовсе не знали — трава, и все тут. А какая? Вот это пырей мягкий, это костер. Понимать надо, если верхом ездишь!
Вот уже и степи кончаются. Река Тисса, вдоль которой шли, становится все уже, течение быстрее, дороги каменистее. Начались лохматые Карпатские горы. На перевалах задули студеные ветры. Сметанку вели в попоне, шею замотали турецкой шерстяной шалью.
На Покров, за рекой Сан в Польше, к Кабанову прибыл эстафет Алексея Орлова: «Зимой отнюдь не ехать, встать на винтер-квартиры». У князя Радзивилла, под городом Дубно, зазимовали.
В 1774 году победоносно закончилась русско-турецкая война, и Орлов, «пожавши лавры на землях и водах Оттоманских», вернулся на родину. Там ждало его горькое разочарование: победитель турок, прославивший русский флот, стал не нужен. Мало того, опасен своей славой, решительным характером. Да и «случай» его брата Григория закончился: у Екатерины был новый фаворит.