Наполеон был вне себя от ярости. Когда Пажоль вернулся - гордый, ожидающий награды, - Бонапарт приказал его расстрелять. Генералы умоляли пощадить Пажоля: ведь о его подвиге говорит вся армия.
- Расстрелять каналью! - твердил Наполеон. - Он должен был позволить себя убить! Он должен был думать, что делает!
- Нельзя требовать от гусара, чтобы он еще и думал, - серьезно сказал генерал Ланн - сам вчерашний гусар.
Наполеон расхохотался и простил Пажоля, с этого дня начавшего быстро подниматься по служебной лестнице. Серьезных поручений ему не давали, думать не заставляли. Но он был всегда там, где требовалось повести конницу в безрассудную, немыслимую, безумную атаку, сделать почти невозможное. Он дрался в десятках сражений - при Аустерлице, под Ваграмом и Смоленском, при Ватерлоо. Под ним было убито множество лошадей и сам он много раз был ранен: в последний раз на Бородинском поле у редута Раевского ему сломали три ребра, ничего, вылечился. После падения Наполеона перебивался кое-как на половинной пенсии. В 1830 году, после июльской революции, король Луи-Филипп вернул ему генеральское звание, назначил губернатором и начальником гарнизона Парижа. Пажоль командовал траурной церемонией перенесения праха Наполеона с острова Святой Елены в мавзолей парижского Дома инвалидов.
С поля донесся крик совы. Повторился. Дундич встал, приложил ладони ко рту, крикнул три раза - очень похоже на унылый вопль болотного луня.
- Мои ребята возвращаются, - сказал Дундич - я из сторожевого охранения посылал пощупать, как у поляков караульную службу несут.
Окрик. Невнятный ответ. Шуршание соломы. Частое дыхание подбегающего, запыхавшегося человека.
- Товарищ Дундич? Докладываю: сняли два секрета, уничтожили полевой караул. Одного поляка связали, но чуточку ранили в ногу. Сюда его принести или сами подъедете?
- Сняли без шума?
- Один вякнул, но мы его тут же.
- Добро. Слушай, Кудашев, говорят, ты по-польски понимаешь?
- Плоховато.
- Гудковский, отпусти комвзвода со мной.
- Езжайте.
Раненому пленному поляку в сторожевом охранении перевязывали ногу. Кудашев спросил по-польски его имя и звание. Поляк неожиданно ответил по-французски:
- На каком языке вы меня спрашиваете?
- На польском, - растерянно ответил, тоже по-французски, Кудашев.
- Это очень плохой польский язык, спрашивайте лучше по-французски - и вам и мне легче.
Фронт перед Первой Конной армией держала 13-я пехотная дивизия генерала Галлера. В ней было много бывших солдат французской армии, поляков-эмигрантов, работавших на угольных копях северо-востока Франции. Многие там и родились, французский язык часто знали лучше польского.
Оказалось, что кроме полевого караула и двух секретов, снятых казаками, дальше до самого местечка - никого.
- Вот вправо и влево от дороги, - показывал рукой пленный, - тоже полевые караулы с ручными пулеметами. А по этой дороге теперь хоть на вашей тройке поезжай. На улицах бивуаком стоят уланы - два полка, на станции - батальон пехоты, на площади, в доме с башенкой, - штаб. Вы меня не расстреляете? Я вам все рассказал. Я - рабочий.
- Посадите его на лошадь и отвезите в штаб дивизии. Кудашев, поедем посмотрим, как там поляки устроились.
Звезды уже стали исчезать - скоро рассвет. Кони беззвучно ступали по мягкой обочине дороги. Шли самые тихие часы ночи, когда в конюшнях ненадолго ложатся лошади и засыпают на постах часовые.
Одного из них они увидели прислонившимся к большому придорожному кресту, на котором горела лампадка в фонарике с цветными стеклами, освещая медное распятие, бумажные цветы и шлем на склоненной голове солдата. Он так и не проснулся: рухнул к подножию креста.
Дундич поднял его винтовку, передал ее Кудашеву, вытер шашку концом бурки. Они прислушались. Ни звука. Только где-то лениво залаяла собака, но вскоре замолчала. Два ряда низких белых домиков с палисадниками, с редкими деревьями вдоль тротуаров становились все виднее, отчетливее. Улица казалась пустой.