- Может быть, врал поляк, что здесь целая бригада? - шепнул Дундич, наклоняясь к Кудашеву. - Поедем посмотрим. Кони вынесут, если что.
Кудашев молча кивнул головой. Они отцепили с пояса гранаты, сунули за пазуху, чтобы были под рукой. Поехали шагом, прижимаясь к деревьям. Лошади насторожили уши, ступали осторожно, чуяли опасность.
Кони у них были хорошие. У Кудашева - рослый резвый буланый дончак, взятый в бою на Северном Кавказе. Англо-донская кобыла Дундича была действительно «масти лошади пророка Магомета»: золотисто-рыжая с белым чулком на левой задней ноге и со звездочкой во лбу. «Велик Аллах! Сохранит он жизнь каждому, у кого будет такая лошадь». Утешительное для кавалериста пророчество! Только кличка у лошади была не подходящая для восточных сказок - Леди. Так было написано на седле ее прежнего хозяина, деникинского офицера, а менять кличку - последнее дело: сгинет и лошадь и всадник! Казаки в это твердо верили. Да и не только казаки.
Пленный полуфранцуз-полуполяк сказал правду. В конце улицы они увидели коновязи, повозки. Можно было возвращаться, но лимонки и «бутылочки» (1) за пазухой так манили взорвать ночную тишину, так просили повода волновавшиеся не менее всадников лошади, что Дундич не выдержал. Обернулся к Кудашеву и увидел, что тот уже снимает кольцо с гранаты.
Они проскакали вдоль рядов лошадей, составленных в козлы винтовок, спящих на повозках солдат. Кто-то их окликнул, выстрелил в воздух, в ответ полетела граната. Вторая - в заметавшихся уланов. Выскочили на площадь, увидели дом с башенкой и выбегавших из него солдат с винтовками. Две лимонки заставили их с воплем броситься обратно. Лошади шарахнулись от близкого разрыва, но последняя «бутылочка» все же метко влетела в окно штаба, откуда высунулся кто-то в белоснежной рубашке и подтяжках.
- Влево! - крикнул Дундич.
Они пронеслись по узкому переулку, выехали на широкую улицу и чуть не налетели на скакавших навстречу десятка два польских улан. Дундич наклонился набок, круто поворачивая лошадь. Кудашев испуганно подумал: не прыгнет кобыла, побоится! Но Леди вытянула шею и легко перемахнула через канаву и палисадник с кустами акации. Следом - и Кудашев: его буланый Волчок брал и не такие барьеры. Ветви яблонь били по плечам, стряхивая обильную росу. Испуганно вскрикнула женщина, выскочившая на шум из беленого домика. Впереди слышался короткий, харкающий храп немного запаленной лошади Дундича. Перепрыгнув еще через несколько заборов и плетней, они огородами выбрались к той окраине, откуда въезжали в местечко. По ним стреляли, пули свистели совсем рядом. Справа, из-за домов, выскочила группа всадников, скакала наперерез. Но буланый нес таким бешеным карьером, обгоняя кобылу, так хорошо принимал посыл, слушал повода, что буйное веселье охватило Кудашева.
- Пажоль? - крикнул он Дундичу.
- Пажоль! - ответил Олеко.
Внезапно Волчок высоко вздернул голову, убавил ход, зашатался: пуля пробила ему шею.
- Бросай его! Хватайся за мое стремя!
- Нет! Я еще с ними за коня посчитаюсь!
Соскочил. Встал на одно колено. Со злостью куснул до крови руку, чтобы не дрожала. Нашел в прорези прицела ближайшую уланскую лошадь, выстрелил, увидел, как она покатилась вместе с солдатом. Прицелился было в другую, но как огнем обожгло спину: Дундич окрестил нагайкой.
- Тебе говорят - хватайся!
Рассыпавшиеся в стороны польские уланы вновь к ним приближались. Кудашев схватился за стремя. Лошадь шла широким галопом, и ему приходилось делать огромные скачки, почти лететь по воздуху. Дундич, поворачиваясь в седле, отстреливался из маузера. Но уже близки были цепи красных; заработал пулемет сторожевого охранения, и поляки прекратили погоню.
- Эх, какого коня загубили! - сердился встретивший Дундича комэск Гудковский.
- Ничего. Я ему свою кобылу отдам. Парень он у тебя лихой. Лошадь моя с небольшим запальцем, я для нее тяжел. А он - легкий, под ним она еще послужит. Бери, комвзвода, вместе с седлом: твое-то полякам досталось. Дай мне, Гудковский, какого-нибудь заводного коня.
Неожиданное ночное нападение вызвало у белополяков замешательство, панику. Как часто бывает, два дерзких кавалериста показались чуть ли не сотней страшных «красных казаков». Долго в местечке не утихала беспорядочная стрельба, тревожно гудели на станции паровозы: галлеровцы поспешно уходили на запад.
Утром полки Первой Конной армии без боя входили в местечко под звуки новой боевой песни: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов...». Может быть, и в самом деле композитор использовал для нее мотив известного в те годы романса: «Белой акации гроздья душистые вновь аромата полны», лишь немного его аранжировав, но медные трубы гремели торжественно, солнце светило ярко, ветер шевелил тяжелые полотнища бархатных и шелковых знамен - с кистями, с бахромой, на позолоченных древках. Жители толпились на улицах. Тринадцатилетняя Лия Френкель - самая красивая девочка местечка - приветствовала красных конников букетом цветов. Это была ее общественная повинность: она подносила цветы и деникинцам, и петлюровцам, и полякам, и просто бандитам, не раз врывавшимся в местечко. Улыбаясь дрожащими губами, смотрела в узкие, свиные глазки-щелки какого-нибудь «отамана Бени» своими непередаваемо прекрасными ярко-синими глазами. Все же и он - человек, этот страшный «батько». Может быть, пожалеет? Не станет убивать?