— Подойдите сюда! — приказал герцог. Грабителей подтолкнули вперед.
— В чем их обвиняют?
Как выяснилось, кто-то проник в дом двух женщин, когда они были в церкви, и украл столовое серебро.
— Как вы можете доказать, что эти вещи принадлежат вам?
— Монна Бригида — моя кузина, ваша светлость, — сказал один из сановников. — Я хорошо знаю эти под свечники и кубок. Они составляли часть ее приданого.
Второй сановник подтвердил его слова. Герцог повернулся к пожилому мужчине, вошедшему вместе с женщинами.
— Кто ты?
— Джакомо Фабринио, ваша светлость, серебряных дел мастер. Эти двое, — он указал на гасконцев, — продали мне подсвечники, кубок и тарелки. Они сказали, что захватили их при взятии Форли.
— Ты уверен, что именно они приходили к тебе?
— Да, ваша светлость.
— Мы отвели его в лагерь гасконцев, — вмешался офицер, — и он сразу опознал их.
Герцог не сводил с Джакомо тяжелого взгляда.
— Ну?
— Когда я услышал, что ограблен дом монны Бригиды и украдены серебряные вещи, у меня возникли подозрения. — Голос мастера дрожал, а сам он побледнел как полотно. — Я тут же пошел к мессеру Бернардо и рассказал ему, что два гасконских солдата продали мне серебряные подсвечники, кубок и тарелки.
— Ты пришел к нему из страха или чувства долга? Джакомо ответил не сразу. Его трясло. Наконец он заговорил:
— Мессер Бернардо — судья, уважаемый в городе человек. Я не раз выполнял его заказы. Коли эти вещи краденые, я не хотел держать их у себя.
— Он говорит правду, ваша светлость, — добавил Бернардо. — Я пришел к нему и сразу узнал подсвечники и тарелки.
— Они мои, ваша светлость! — воскликнула одна из женщин. — Каждый скажет вам, что они мои!
— Тихо. — Герцог перевел взгляд на гасконцев. — Вы признаете, что украли эти вещи?
— Нет, нет, нет! — истерично закричал юноша. — Это ошибка. Клянусь душой матери, я этого не делал. Мастер обознался. Я никогда его не видел.
— Уведите, — приказал герцог. — На дыбу его. Может, тогда вспомнит.
— Нет, — взвизгнул юноша. — Я этого не перенесу.
— Уведите его.
— Я сознаюсь, — выдохнул гасконец.
Герцог довольно усмехнулся и повернулся ко второму.
— А ты?
Тот гордо откинул голову.
— Я не крал. Я взял эти вещи. Это наше право. Мы захватили город.
— Ложь. Мы не захватили город. Он сдался. По неписаным правилам ведения военных действий в Италии тех времен города, взятые штурмом, отдавались солдатам на разграбление и они могли брать все, что попадалось под руку. Если же город капитулировал, его жители выплачивали крупную сумму на покрытие расходов армии-победительницы, а их жизнь и собственность оставались неприкосновенными. Поэтому горожане предпочитали сдать город и только в редких случаях стояли насмерть.
— По моему приказу солдаты обязаны оставаться вне стен города. Тот, кто посягает на честь, достоинство или собственность его жителей, должен быть казнен. — Герцог взглянул на офицера. — На заре повесить обоих на площади. Объявить в лагере, в чем заключалось их преступление и какое они понесли наказание. Около виселицы выставить охрану. Городскому глашатаю каждый час сообщать населению, что оно может положиться на справедливость своего повелителя.
— Что он говорит? — испуганно спросил юноша старшего гасконца, так как герцог, обращаясь к офицеру, перешел с французского на итальянский. Гасконец не ответил, только с ненавистью посмотрел на герцога. Борджа повторил приговор по-французски.
— Вас повесят на рассвете в назидание остальным. Юноша вскрикнул — казалось, его пронзила невыносимая боль — и упал на колени.
— Пощадите, пощадите! — зарыдал он. — Я слишком молод, чтобы умирать! Я не хочу умирать! Я боюсь!
— Уведите их, — сказал герцог.
Юношу подняли на ноги, он всхлипывал и продолжал что-то кричать. Второй гасконец, задыхаясь от ярости, плюнул ему в лицо. Пленников вывели. Герцог повернулся к Агапито да Амале.
— Проследи, чтобы их исповедовал священник. Меня будет мучить совесть, если они предстанут перед своим создателем, не получив возможности покаяться в грехах.
Секретарь, чуть улыбнувшись, кивнул и вышел из зала. А герцог — по всей видимости, в прекрасном расположении духа — обратился к кардиналу и Макиавелли:
— Надо же быть такими дураками. Непростительная глупость — продавать краденое там, где крадешь. Могли бы выждать и без всяких хлопот продать серебро в… Болонье или во Флоренции… — Тут он заметил серебряных дел мастера, переминавшегося с ноги на ногу у самых дверей. — Что ты тут делаешь?
— Кто отдаст мне деньги, ваша светлость? Я — бедный человек.
— Ты хорошо заплатил за эти вещи? — учтиво осведомился Эль Валентино.
— Я заплатил столько, сколько они стоили. Эти мерзавцы запросили слишком много. Я же не могу торговать себе в убыток.
— Пусть это послужит тебе уроком. Впредь не покупай серебра, если не уверен, что оно попало к продавцу честным путем.
— Я разорюсь, если потеряю эти деньги, ваша светлость.
— Убирайся! — взревел герцог, и бедняга шмыгнул за дверь, как испуганный кролик. Эль Валентино расхохотался.
— Еще раз прошу извинить меня, что пришлось прервать нашу беседу, — обратился он к Макиавелли. — Но полагаю, суд должен вершить скоро. Я хочу, чтобы мои подданные знали: они всегда могут прийти ко мне, если с ними дурно обошлись. Во мне они найдут справедливого судью.
— Мудрая политика для правителя, который хочет удержать власть, — добавил кардинал.
— Люди всегда смирятся с потерей политической свободы, если не будет затронута их личная свобода, — заметил герцог. — Они стерпят все, если никто не станет насиловать их женщин и грабить их дома.
Макиавелли с интересом наблюдал за происходящим. Он не сомневался: перед ним разыгрывается спектакль. Эль Валентино никогда не решится повесить подданных французского короля. Скорее всего, гасконцев уже освободили и, наградив щедрыми подарками, отправили обратно в лагерь. Спектакль же устроен, как догадывался Макиавелли, с расчетом, чтобы он рассказал в Синьории об эффективных методах правления герцога и не забыл, самое главное, упомянуть фразу, в которой говорилось о Флоренции и Болонье. Намек, что в скором времени войска герцога могут оказаться в этих городах, был слишком явным и, конечно, не ускользнул от Макиавелли.
Наступило неловкое молчание. Герцог поглаживал бородку, задумчиво глядя на флорентийца. Он явно стремился понять, кого же прислала Синьория для переговоров. Не желая встретить его изучающий взгляд, Макиавелли рассматривал ногти, как бы раздумывая, не пора ли их стричь.
Слова герцога смутили Макиавелли, а такое случалось нечасто. Ведь именно он настоял на казни Паоло Вителли, несмотря на побег Вителлоццо. Не сомневаясь в виновности кондотьера, он приложил все силы, чтобы убедить членов Совета в необходимости решительных действий. Он лично инструктировал людей, посланных за братьями Вителли. Но он даже и не подозревал, что Эль Валентино известно о его роли в этой истории. Видимо, герцог намеренно завел разговор о казни Паоло. Этот человек ничего не делал просто так. Вряд ли он хотел показать свою осведомленность в делах Республики, скорее преследовал цель поколебать уверенность Макиавелли в себе самом, заставить его быть несговорчивей. На губах флорентийца заиграла улыбка, он взглянул на Борджа. Герцог, казалось, только и ждал этого.
— Секретарь, хочу открыть вам тайну, об этом не знает ни одна живая душа.
— Мне уйти, кузен? — спросил кардинал.
— Нет, останься. Я полагаюсь на твое благоразумие, как и на благоразумие секретаря.
Макиавелли не сводил глаз с красавца герцога.