Действие романа «Мы еще встретимся, Вильма» охватывает июнь — декабрь сорок первого года, самые тяжелые нравственно месяцы войны. И развивается оно в двух перемежающихся, чередующихся планах: скитания Саулюса Юозайтиса по прифронтовым дорогам Литвы, России и его жизнь в глубоком советском тылу.
Планы эти различны и по характеру испытаний, и по колориту, по настроениям. В одном случае доминируют смятение, неопределенность, шквал вопросов, в другом — поиск ответов, подведение итогов.
Прибегая к повествованию от первого лица, писатель, несомненно, стремился усилить эффект достоверности. Стилевой эксперимент вел в глубь внутреннего мира личности, к первоистокам побуждений и чувств. И непосредственность впечатлений, эмоций по-своему открывала правду времени.
Первые же дни фашистского нашествия сломали не только привычный ритм жизни комсомольца Саулюса Юозайтиса, не только его планы («Я должен был получить место в молодежной газете, мне уже было обещано это место»), события этих дней расшатали, опрокинули многие, казавшиеся незыблемыми догмы.
Рушились хрестоматийные, почерпнутые из книг представления о войне: «Окопы с одной стороны и окопы с другой».
Рушились оптимистические упования на то, что через пару недель «мы будем… глубоко на территории Германии».
Немцы находились еще на подступах к городу, а в Каунасе уже орудовали вылезшие из подполья «белоповязочники», И бывший владелец пекарни хромой Савукас открыто сводил счеты с красными, терроризировал семьи коммунистов, стращал Саулюса скорой расправой.
Так с романтических, залитых солнцем вершин, «прямо с праздника песни, наполненного цветами и улыбками» вчерашний школьник попадает в ад смерти. Отсюда психологический шок, вызывающий ощущение нереальности реального, размытости граней между сном и явью: «Где я — в Каунасе или не в Каунасе, в Литве или не в Литве?»
Писатель оставляет Саулюса один на один с подступающей опасностью, с противоречивыми, а то и с паническими слухами. Оставляет потрясенным, недоумевающим. Почему столь стремителен прорыв немцев? Почему каунасским комсомольцам не выдали оружия? Почему?.. Можно вспомнить, что в похожей ситуации оказался тогда и таллинский комсомолец Олев Соокаск из романа эстонца Пауля Куусберга «В разгаре лета». И его вопросы чуть ли не текстуально совпадают с вопросами молодого литовца.
Но Соокаск обращает свои «почему» к парторгу Руутхольму, к товарищам по истребительному батальону, он воюет, сражается рядом с ними. Саулюс же просто захвачен разношерстным потоком беженцев и вопрошает самого себя, пробивается к истине в одиночку: «Мне нужно, чтобы все было ясно. До конца». За этим горячим юношеским максимализмом, конечно же, кроется тоска по утраченной четкости понятий. И вместе с тем душевный кризис побуждает к самостоятельности анализа, к поиску надежных ориентиров.
Неистовый разгул стихии, сумятица отступления, казалось бы, подтверждают слова перепуганного инструктора Микаса Роюса о том, что «перед лицом этих титанических катаклизмов человечества какая-то отдельная человеческая личность…». Туманная недоговорка скрывает тут философию, оправдывающую шкурный расчет, готовность уклониться от борьбы. Недаром Микас Роюс допускает для себя возможность капитуляции, дезертирства. Для Саулюса такой альтернативы не существует. Даже в мыслях, даже в подсознании. Психологические потрясения, разрушившие привычные схемы, не затронули существа убеждений героя, его идеалы. И аргументами, опровергающими проповедь Роюса, становятся в романе судьбы и поступки людей. Это и моральная бескомпромиссность Костаса, и мужество Вильмы Густайте, которая вопреки ее немецкому происхождению упрямо добивалась призыва в Красную Армию, и душевная щедрость русской женщины Полины Осиповны, и самоотверженность солдат, шедших под пули. Из своей беженской одиссеи Саулюс выносит ощущение неоплатного долга перед теми, кто погибал в первых сражениях, чтобы другие могли уцелеть. Долга непосредственного, личного: война идет «за меня! За меня пал тот боец на Немане, за меня едет сражаться усатый старшина… Они едут сражаться, а я…»