- Подлец!
- Сволочь!
- Ты посмотри на это хулиганье, вообще что ли страх потеряли!
- Вот я сейчас в милицию позвоню, они на тебя быстро управу найдут. Посмотрите только, люди добрые, какой беспредел этот сопляк устроил!
- Бандит!
- Хулиганье малолетнее!
Со всех подъездов словно крысы со своих нор выныривали пенсионерки, ответственно следившие за порядком у собственного дома. Это была естественная реакция на тот беспредел, который я устроил, но выбора у меня не было. Обозленные бабули меня абсолютно не пугали, мной управлял другой страх. Я молча продолжал делать свое дело, никак не реагируя на полетевшие в мою сторону пару костылей, и поток матерных слов.
- Ты что, глухой что ли? Прекрати хулиганить! - Не унимались старушки, а из крайнего парадного подтягивались два дедушки. - Коля, звони участко…
Бабуля с противным голосом моментально заткнулась. У ее ног в неестественной позе распласталось юное девичье тело. Бабушка упала рядом. Часть возмущенных пенсионерок застыла на месте, а самые смелые ринулись к лежавшим в куче мусора телам.
Я пулей подбежал к Нике. Старушка меня мало волновала.
- Ника, Ника, детка… - Златовласка дышала и несколько секунд после падения порадовала меня синевой своих глаз, в которых еще искрилась жизнь. - Ника, только не отключайся, не отключайся… Дыши, детка, дыши…
Вероника Любимова, моя Златовласка, лежала на перине из отвратно вонявших объедков, использованных целлофановых пакетов, картофельных очистков и прочего дерьма. Даже сквозь всю эту вонь я чувствовал запах персиков и солнца. Она недолго порадовала меня сознанием и устало прикрыла глаза, после чего все посторонние запахи с силой ударили мне в нос. Я переставал улавливать аромат лета. Я начинал осознавать, что теряю ее.
- Ника, пожалуйста, Ни-ка…
Только после того как она закрыла глаза, я увидел ее целиком: обе ноги неестественно вывернутые, одна рука лежала под спиной, вторая была задрана выше головы, максимально вывернутой вправо будто пластилиновая, само туловище лежало ровно. Из головы или шеи, я не понимал, сочилась кровь. Джинсы были разодраны в нескольких местах, а там где находились колени, очень быстро появлялись бурые мокрые пятна. Золотые волосы были перепачканы непонятным мусором вперемешку с быстро запекающейся кровью.
Я не сдерживал себя. Пацаны не плачут, плачут человеческие души и сердца. В этот момент я был просто несчастным человеком, который отчаянно пытался высвободить из лап смерти не безразличного мне человека. Мне никогда и ничего в жизни не хотелось так сильно, как заставить это юное тело дышать, жить, улыбаться. Я желал только одного - что б запах солнца и персиков никогда не покидал меня. Я нежно сжимал руку Ники в дрожащей собственной, а затем достал из внутреннего кармана своей куртки ее фото, которое всегда носил у сердца. Я не спеша прочел ей те слова, что лились из меня в тот день, когда я имел возможность наслаждаться ею почти открыто. Слова, которые родились во мне глядя на отливающиеся на солнце волосы и соблазнительную шею, когда Ника, в песочнице моего двора, полностью была погружена в чтение. Тогда эти слова были нужны мне, сейчас - ей.
Я не знаю, слышала ли меня Вероника, но она должна была чувствовать мое присутствие и физически ощущать сумасшедшие удары постороннего сердца через пульс на руке, сжимавшей ее ладонь. В этот самый миг я поклялся сам себе - если Вероника… Если сегодня был последний день когда я видел синеву ее глаз и ощущал ее аромат, Быков проживет не многим дольше ее. В том, что произошло, виноват и я тоже, но себя мне не жалко. Собственная участь предрешена. Если бы не моя трусость… Если бы я признался Руслану что Вероника Любимова должна быть моей… Если бы я только рискнул заговорить с ней… Но теперь сожалеть глупо и бесполезно. Все, что могло случиться, случилось и глядя на окровавленное тело Ники, меня больше не пугало собственное разбитое сердце.
Скорая приехала достаточно быстро. Медицинские работники заставили меня посторониться и принялись выполнять свои прямые обязанности. Нику аккуратно погрузили на носилки, буквально одним профессиональным и отработанным движением. Ей сделали несколько уколов и захлопнув дверцу, поспешили покинуть место происшествия.
Бабульку они откачали с помощью нашатыря, измерили давление, что-то еще, и оставили на попечении у подруг. Я просился сопроводить Нику, но доктора велели оставаться на месте до приезда полиции, которую они уже вызвали.
Время будто остановилось. Мне казалось приезда полиции я ждал не десять минут, а целую вечность. Крышу срывало. Мозг закипал. Я просто не мог находиться здесь и сейчас в то время как моя Златовласка, где-то там, борется за жизнь. Сомнения на счет того, что она будет выбаривать у смерти второй шанс душили словно многотонный удав. Она решила свести счеты с жизнью и вряд ли передумала. Я знал что ей нужна поддержка и слова надежды, а мне было что ей сказать.
С полицейскими я на долго не задержался. Все, что они смогли от меня услышать это то, что я просто прогуливался и случайно заметил на крыше человека. Кроме девушки я никого не видел. Из парадного никто не выбегал и никто никого не толкал, хотя шагнула она сама или оступилась, я не видел. Я честно признался, что знаком с Вероникой, но не очень близко, что она учится в моей школе и что является девушкой моего лучшего друга. Есть ли у нее враги, я не знал, как и о том, были ли у нее какие-то проблемы. Я знал, что это глупые вопросы, но все же послушно и честно ответил на них. О записке я не сказал ни слова, пусть сами разбираются кто виновен в случившемся, по закону. Мой же личный приговор зависел только от того будет ли продолжать дышать Ника долго и счастливо, или…
На вопрос «почему я бросился наводить этот беспорядок и как до этого вообще догадался?», я ответил просто «А вы бы что, прошли мимо?». Вопросов больше не было, но, на всякий случай, люди в погонах записали мой номер и отпустили, продолжая заниматься расследованием случившегося.
19
В больнице меня не пустили к Веронике находившейся в реанимационном отделении. За ее жизнь отчаянно боролись, как меня уверяли, лучшие специалисты. Время тянулось бесконечно. Доктора еще не вышли из операционной, когда в белоснежном больничном коридоре появилась дико кричавшая женщина.
Накрывая голову руками, я отчаянно качался взад вперед в большом потертом кресле холла. Мимо меня пронеслась незнакомая женщина неся с собой до боли знакомый запах персиков и солнца. Обоняние привело меня в чувства и я взглянул на истерично рыдавшую незнакомку с золотыми волосами.
Мне не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять кто это был. От рыданий этой женщины мое сердце разрывалось на миллион кусочков. Она колотила кулаками несчастную ни в чем не повинную медсестру и умоляла пустить ее к дочке. Но ни через минуту, ни через десять, никто не дал ей добра на посещение операционной.
Какое-то время я молча наблюдал за взрослой копией Вероники. Еще чуть-чуть и ее мама, казалось, сойдет с ума от отчаяния. Она была безутешна.
- Она обязательно выкарабкается.
Это были слова, которые не могли унять мать, но хотя бы давали понять, что она не одинока в своем горе. Я продолжал сидеть в кресле все в той же позе, боясь подходить к старшей Златовласке. Мне реально было страшно смотреть в ее глаза и представлять, что Вероника просто может не дожить до первых морщинок и первых седых волос. А все из-за меня!
Мама Вероники на секунду остановилась. Она прекратила всхлипывать и кричать, хотя слезы продолжали струиться по ее бледным щекам. Женщина с безумно красивыми небесного цвета глазами с надеждой смотрела прямо мне в лицо: