Однако фельдшера, кажется, не очень-то беспокоила критика, которой подверг его чувствительный пациент. Напротив, он грубовато объяснил, что повязка держится прекрасно, и удалился. При этом он прошел через кабинет коменданта и поздоровался с Кейт.
– Не тревожьтесь, мисс! Через день-другой все заживет.
Кейт залилась краской. У нее на глазах ее отец прострелил руку лейтенанту Роучу, чтобы воспрепятствовать нарушению клятвы, и ей стало стыдно за жениха.
Может быть, лейтенант различил обращенные к Кейт слова фельдшера. Как только фельдшер вышел из кабинета, Роуч, постанывая, встал с койки и направился к Кейт. Рука его, замотанная бинтами, висела на перевязи.
– Как ты себя чувствуешь, Кейт? – осведомился он скорее вежливо, чем участливо, и уселся напротив невесты. – Кажется, ты уже пришла в себя.
Девушка отвечала не тотчас же. Она пыталась дать себе отчет в том, что испытывает к Энтони Роучу. Он был очень бледен, в чертах его читалась грусть и горечь. Еще вчера сердце Кейт переполняло бы сострадание и нежность. Но после всего, что произошло за последние полдня, Роуч стал внушать ей отвращение. Он бросил свою невесту в беде, он отрекся от нее, когда ей грозила смертельная опасность, а ее отцу пришлось выстрелить в Роуча, чтобы не дать совершиться предательству!
– Энтони! – Кейт задыхалась. От волнения у нее перехватило горло, и она с трудом могла произнести хоть слово. – Энтони!
– Что «Энтони – Энтони»! – повторил он, словно передразнивая ее. – Твой батюшка, Кейт, явно был не в себе, когда выстрелил в меня и тем самым позволил уйти коварному краснокожему убийце и преступнику!
– Энтони! Я запрещаю вам в моем присутствии говорить о моем отце подобным тоном! – отрезала Кейт, поднимаясь со скамьи.
– А, гляди-ка! Уж не хотите ли вы защищать честь своего отца со шпагой в руках? Для этого у вас достаточно задора.
– Своими насмешками вы меня не оскорбите, лейтенант Роуч.
– Настоящая майорская дочка! Ты больше меня не любишь, Кейт?
Девушка потупилась, но горделиво выпрямилась.
– Не знаю, Энтони. Я этого больше не знаю. Пожалуйста, дайте мне время подумать!
– Еще два года, как предложила тетя Бетти?
– Вы не понимаете меня, лейтенант Роуч.
– Да, недоразумений сегодня было довольно! Я дам вам время подумать, Кейт. Но ваш отец, который сегодня выстрелил в меня, будет настаивать, чтобы вы вышли за меня, несмотря ни на что. Вы же приехали сюда вместе со мной.
– Тьфу, лейтенант Роуч, вы мне отвратительны.
– Буду очень рад, если вы сумеете преодолеть свое отвращение у алтаря!
Кейт пошла к двери, не быстро, не поспешно, а медленно.
– Лейтенант Роуч, – произнесла она, – вижу, что не понимала себя саму, когда заключила с вами помолвку.
Девушка отвела глаза и медленно, так же как встала, вышла из кабинета во двор.
Выйдя на яркий свет, она остановилась. Она вполне отдавала себе отчет в том, что приняла решение, которое никогда не изменит. Кейт Смит не станет женой Энтони Роуча. Она почувствовала, как от столкновения с неизмеримой подлостью, которой были исполнены слова Роуча, в ее душе пробудилась какая-то спокойная, тайная сила, и положилась на саму себя. Даже хаос мыслей и чувств, лихорадочно, сумбурно сменявшихся в ее сознании, не мог лишить ее этой новой, только что обретенной уверенности в себе.
Энтони Роуч был подлец. А Кейт Смит была девицей, бабушка которой верхом, с ружьем в руке еще защищала собственную ферму. Даже тетя Бетти не смогла до конца вытравить в душе Кейт чувство собственного достоинства. Неужели Кейт и вправду могла убедить себя, что любит такого человека, как Роуч? Неужели она обманывала себя, неужели позволила очаровать себя льстивым комплиментам Роуча, чтобы бежать из плена, от тети Бетти?
Вероятно, так все и было. У нее словно пелена спала с глаз.
Кейт стала в одиночестве бродить туда-сюда по двору. Она прошла мимо индейского разведчика Тобиаса, которого так и не отвязали от столба. Он опустился на землю и устремил ничего не выражающий взгляд в пространство.
Сейчас, когда у нее словно открылись глаза, Кейт невольно сочувствовала всякому живому существу, которого так же, как и ее саму, кто-то обрек на муки. Поэтому она остановилась возле индейца и, желая оправдать перед самой собой, а может быть, и перед другими то обстоятельство, что обращается к индейцу, приговоренному к телесному наказанию, произнесла: «Тобиас, не упрямься, расскажи, как положено, все моему отцу, майору Смиту. Скажи с чистой совестью все как есть, ничего не скрывай. Мой отец всегда поступает справедливо».