Когда Асами Ямасаки произносила эти названия, она воодушевилась, а взгляд был устремлен вдаль. Аояма заметил, что сам себе вообразил, как вместе с Асами он прогуливается по той вымощенной камнем дорожке в провинциальном немецком городке, о которой он хранил теплые воспоминания. На дворе стоит весна или начало лета. Перед домами распускаются маленькие цветы. Они вдвоем слушают голоса жаворонков, кружащих в небе, и, наблюдая за течением реки, отражающей мягкий солнечный свет, шагают рука об руку по старой-старой, вымощенной камнем дорожке.
Да, здесь я прожил несколько месяцев. Ходил в церковь, навещал ту самую органистку и беседовал с ней. Это все, чем я мог заняться. Рано ложился спать и проводил ужасно незатейливые будни. Но впоследствии я не раз думал о том, что жизнь там была прекрасной. Прекрасной, тихой и, прости за манерное словцо, уединенной. Знаешь, тогда я понял, что в Японии, даже будучи один, ты не можешь ощутить настоящее уединение. Когда все время находишься среди людей с другим цветом кожи и разрезом глаз, почти не понимая их языка, и пытаешься жить, так называемая уединенность, которую ты вдруг чувствуешь среди них, пронзает тебя до самых костей. Я тогда подумал, что однажды непременно приеду сюда с кем-нибудь. И, оказавшись здесь, точь-в-точь как сейчас мы будем гулять, держась за руки, я буду рассказывать о том, как одиноко мне было тогда. Я и представить себе не мог, что все это сбудется в таком идеальном варианте. Поэтому сейчас я чувствую себя словно во сне…
Образы, рисуемые воображением, были настолько сладкими, что в них было трудно поверить. Сердце Аоямы учащенно билось, и ему пришлось украдкой несколько раз глубоко вздохнуть. Надо бы задать ей какой-нибудь вопрос, подумал он. Если буду только рассеянно смотреть на лицо Асами, то, наверное, не смогу избавиться от своих сладких грез. Однако Ёсикава не торопится спрашивать. Попробую подойти ближе к сути…
— В своем эссе вы написали, что, уволившись с работы, уедете в Испанию, — уточнил Аояма.
— Да.
— Собираетесь туда переехать?
— Одна моя подруга живет в Мадриде. Когда-то мы вместе занимались балетом. Я просто неожиданно задумалась об этом, но ничего не предпринимаю и не веду никаких приготовлений. Поэтому сама не знаю, всерьез это или как.
Взгляд Асами заволокла печаль, и она опустила глаза. При виде этого Аояма сглотнул слюну. Внутри у него что-то екнуло.
— Могу я спросить вас о балете? — слегка волнуясь, поинтересовался Аояма.
— Да. — Асами перевела взгляд на него.
— Вы написали, что получили травму…
— Да, это так.
— Должно быть, тяжело было бросать то, чем вы занимались всю жизнь? Если вам неприятна эта тема, мы ее закроем.
— Нет, ничего страшного. Думаю, сейчас я в состоянии говорить о чем угодно вполне спо-койно. Наверное…
Произнеся слово "наверное", Асами грустно улыбнулась. При виде этой улыбки Аояма снова почувствовал, как внутри у него что-то екнуло. Это была улыбка одинокого человека, вобравшая в себя все несбывшиеся мечты и стремления и словно лишенная чувств и даже сознания.
— Простите, возможно, вам покажется резким то, что я скажу, но в своем эссе вы написали, что, когда разрушилось все, что вы считали главным в жизни, для вас это было равносильно тому, как принимают неизбежность смерти. По-моему, так…
— Да, я так написала.
Асами Ямасаки напряженно смотрела на Аояму, и во всем ее облике словно читалось: "Что же собирается этим сказать тот человек?" Затравленный взгляд, решил Аояма. Будь мы ближе друг к другу и только вдвоем, ни за что не смог бы сохранить самообладание, если бы она смотрела на меня такими глазами и говорила о чем-либо жизненно важном…
— Меня это очень поразило.
— Да, — тихонько вымолвила Асами в ответ и закрыла глаза.
— Думаю, каждый из нас в немалой степени пережил нечто подобное. Что-то рушится и уже никогда не станет прежним, но тут, как ни борись изо всех сил, ничего не поделаешь. Поэтому, чтобы жить дальше, остается только принять случившееся. Мне кажется, это зовется раной. Но то, как об этом написала столь молодая женщина, как вы, как точно вы использовали метафору о неизбежности смерти, меня изумило. Это прозвучит странно, но я решил, что человек, думающий так, очень серьезно относится к жизни.
Ёсикава легонько ткнул пальцем в бедро Аоямы, закончившего свою речь. Наверное, имеет в виду, что красиво сказал, подумал Аояма. Асами глубоко вздохнула:
— Я очень долго страдала. Пока что так и не нашла, чем можно заменить балет. Мне с трудом хватало сил на то, чтобы просто прожить один день. Родители и друзья говорили, что только время сможет расставить все по местам. Я тоже так думала и мечтала о том, чтобы время поскорее прошло, пока буду пребывать в этой зимней спячке. Однако в итоге оказалось, что просто бездействовать, изнемогая от звука секундной стрелки часов "тик-тик-тик-тик", — это тоже мучительно, это все равно что покориться и оставить всякую надежду. Наверное, смерть — это самое страшное в нашей жизни. Так вот мне показалось, что это равносильно тому, как мы принимаем ее неизбежность.