Открыв рот, я пытаюсь спросить его, что он имеет в виду, но его губы прижимаются к моим, крадя мои слова и мои стоны. Снова и снова, я цепляюсь за него, когда он начинает двигаться быстрее, а его бедра врезаются в меня, втрахивая меня в кровать. Почти звериное рычание проникает сквозь его грудь в мою, когда он глотает мои звуки удовольствия.
Я его, а он мой.
— О-о-ох, — хнычу я ему в рот.
Впиваюсь до крови в его плоть, отчего он шипит. Спустя несколько мгновений он наполняет меня своим горячим семенем, и это напоминает мне, что я должна принять таблетку. Мне нужно помнить. Я вздрагиваю, когда он сжимает клитор, посылая меня через край, и мой разум очищается от беспокойства, когда выкрикиваю его имя.
Пайк осторожно выходит из меня и, прижав к себе, целует меня в лоб. Его возбуждение вытекает из моего тела, покрывая мои бедра и простыню подо мной.
— Милая Молли и папочка Пайк любят друг друга до крови из глаз. Когда они вместе, когда далеко, Молли желает всего как в кино. И если папуля от Молли уйдет, тут же девчонка погибнет, умрет.
— О, малышка, — вздыхает он, обнимая меня обеими руками.
Пайк прижимает меня к себе, заставляя меня оседлать его тело. Ему все равно, что из меня все еще вытекает его липкая жидкость.
— Я никуда не уйду, слышишь?
Обхватив мои щеки руками, он приближает мое лицо к своему. Взгляд его глубоких голубых глаз пронзает меня. Он колет меня словно ножом, и я невольно хихикаю.
— Да, папочка. Мы можем погулять сегодня вечером? На мой день рождения.
Он долго смотрит на меня, прежде чем кивнуть.
— У меня есть одно место, куда мы можем пойти.
Глава 14
Кладбище
Цвета.
Водоворот ярких цветов.
Все тело покалывает.
— Мы ходим по кругу. И мы дождались. Мы следуем в норку за кроликом вниз, — визжу я, вращаясь под серебряной луной, которая висит высоко в темном небе. — Мы ходим по кругу. И я разошлась. Мой папочка трахнет, словно я заждалась.
Хихикая, я останавливаюсь и вижу Пайка, прислонившегося к дереву и наблюдающего за мной, пока он курит сигарету.
— Ты счастлива, малышка? — спрашивает он, его голос низкий и густой как горячий шоколад, смешанный с взбитыми сливками. Мой живот громко урчит в тишине, и с моих губ срывается очередной приступ хихиканья.
Цвета кружатся.
Я кружусь.
Моя голова кружится.
— Все кружится, папочка, — говорю я обиженно и обнаруживаю Пайка рядом с собой. Положив свои руки мне на плечи, он поддерживает меня, и его пронзительный взгляд держит меня в заложниках.
— Посмотри на меня, милая Моллс, — приказывает он, нахмурив брови, отчего становится похожим на сварливого старика. — Ты моя малышка, если хочешь домой, то...
— Нет, папочка! — хихикаю я. — Давай поиграем, пожалуйста?
Я растягиваю последнее слово так, как всегда это делаю, чтобы он мог дать мне то, что я хочу, то, что мне нужно.
Он смотрит на меня мгновение, а затем кивает.
— Идем, — говорит он и тащит меня за собой по улице.
Я следую за ним вприпрыжку, не обращая внимания на людей, пялящихся на меня как на сумасшедшую. Я не сумасшедшая. Со мной все в порядке. Я папочкина милая Моллс.
Откинув голову назад, я сосредотачиваюсь на сияющих звездах, которые смотрят на меня сверху вниз. Танцуя на ночном небе, они машут нам и улыбаются. Знают, что наша любовь чиста. Это правда. Она не извращенная. Мы идеальны. Чувствую легкость, словно я птица. Я свободна.
— Моллс, — голос Пайка возвращает меня в настоящее, возвращает к нему. — Идем. Сейчас мы поиграем.
Я смеюсь, когда Пайк наклоняется, подхватывает меня под колени и забрасывает к себе на плечо, заставляя меня завизжать. Тяжелые удары его шагов — единственный звук, который я слышу помимо музыки в моей голове. Это так образно. Когда он, наконец, ставит меня на ноги, я поворачиваюсь и вижу перед собой очертания узорчатого металла. Ворота. Вход на кладбище. Здесь погребены мои родители.
— Здесь так тихо. Так темно. Я совершу плохие вещи в парке. Они лежат тут, не дышат, не мечтают. А я здесь, чтобы показать им, какая я особенная. Я трахну своего папочку на их могиле, и мне будет наплевать на это.
Нетерпеливо подпрыгивая от возбуждения, я оборачиваюсь и вижу, что Пайк закурил сигарету и наблюдает за мной. Тусклый малиновый отблеск освещает его лицо.
— Пойдем, папочка.
Я хихикаю и распахиваю тяжелые металлические ворота, чтобы пробираться на пустое кладбище. Большой серп луны висит в чернильном небе, пока мы бок о бок погружаемся все глубже в темноту. Надгробия выглядят словно монстры, пробивающиеся из-под земли и желающие снова жить.
Скорость, которую мы набрали, начинает влиять на меня, когда мы оказываемся у двух бетонных надгробий с именами моих матери и отца. Странно, как живут богатые люди — вся их состоятельность больше не имеет значения после смерти. Всю мою жизнь меня таскали по кабинетам врачей, велели глотать таблетки, просто чтобы быть уверенными, что я буду вести себя хорошо, когда они устраивали все эти модные вечеринки. Мои предки хотели казаться идеальной семьей — мамочка, папочка и их идеальная маленькая девочка.
Но никакие деньги не могли вылечить отклонение в голове моего отца. Он ненавидел слово «папочка», ненавидел меня за то, что я лезла обниматься, но как только допивал свою бутылку виски, то прокрадывался в мою комнату и показывал, как сильно меня любит.
— Милая Моллс, — голос Пайка вытаскивает меня из темных воспоминаний. — Помни, теперь они мертвы. Здесь нет никого, кто мог бы причинить тебе вред.
Его голос успокаивает, когда он убеждает меня в том, что я в безопасности. Когда Пайк рядом, я всегда в безопасности.
Патрик и Молли-Энн, двое детей, сбежавших от дорогих домов, модных машин и прочего дерьма, связанного с богатством. Мы хотели большего. Того, чего нельзя купить за деньги. Мы хотели любви. И мы нашли ее друг в друге.
Несмотря на то, что я обрела счастье, Пайк дал мне кое-что еще. Он починил мои сломанные части. Каждый раз, когда мы выходим на прогулку, он наблюдает за мной, когда моя тьма выходит на свет. Тьма, которая живет во мне — это то, с чем я больше не борюсь. Пайк позволяет мне поиграть, когда мне это нужно, когда мне нужно выпустить все наружу.
Мы долго смотрим на две могилы, в которых лежат мои родители, разложившиеся как внешне, так и внутренне и являющиеся не больше, чем пищей для насекомых, живущих под землей.