В беззаботности он сроду не просеивал чистый код из сгустков своей крови. Гласпи лежала мёртвая, кости из золота в океане Скринсейвера. Монстры, которых он уничтожил по прибытии, на самом деле были лежебоками, защищающими свою потом и кровью добытую обособленность, и он автоматически посчитал её врагом. Невинная, она пришла присоединиться к нему. Дурацкие пути.
Пассажир
Пытаюсь осознать разницу между эталонным горожанином и манекеном для битья. Превращаюсь в одного из них.
— Слышал песню «Будь Клоуном»? Существует ли призыв ко злу и хаосу мрачнее, чем этот? Будь, на хуй, клоуном?
Гляжу на стену — я врезался в дверь героя. В центре её иллюминатор, предоставляющий удобную визуализацию счастливой головы пассажира размером с яблоко. На потолке — жабры с добавленным образом переключателя для регулировки отверстий. Только команда знала, чего мы на самом деле касаемся в нашей невинности. Я всё-таки ради группы дошёл до конца.
«Бежевые Почки» — медленная коррозия, если только их послушать. Если только. Особенно последний материал, вроде «Страусиной Директивы» или «Ни к чему вдыхать печенье». Или тот брейк в середине «Суперматери», когда мы все начали бормотать, что сдаёмся, — а потом продолжили гогочущими монахинями. Потрясно.
Мы провернули каждый трюк из списка, чтобы нас услышали. Съедобные диски. Подкожная лесть, едва обтягивающая череп отчаяния. Фальсифицированные разговоры о разврате, над которыми рассмеялись даже собаки, едва мы упомянули шантаж. Физические угрозы, которые мы озаботились осуществить в страхе и против нашей природы. Ни фига. Последнее средство — уронить самолёт и сыграть демо в кабине во время пике. Когда чёрный ящик найдут, как минимум трое пинателей жести услышат воспроизведение. Трое, может, четверо — и при удаче новости. А поскольку я фронтмен, меня избрали в качестве жертвы. Жизнь полна дерьма и сюрпризов.
Чёрный ящик — что бы им не сделать весь самолёт таким несокрушимым?
— Вы что, не видите, — сказал я соседу, — сотни людей вокруг нас сидят в крошечных, малюсеньких креслах, которым едва-едва можно дать это название здесь, наверху? Или где угодно? Или где угодно?
Сколько до того, как все узнают, что я — десяток пчёл, исключённых из роя? Пока моё понимание этой жизни обретёт место обитания за чьим-нибудь измождённым лицом и там получит какую-никакую ценность? Ладно, у меня ещё остались моторные навыки.
Один из группы сказал мне, что во время сверхскоростного путешествия душа остаётся позади — ей приходится пару часов догонять тело, и из-за этого мы испытываем джетлаг. Даже прыгающие с крыши самоубийцы оставляют души наверху — над высотными зданиями навсегда остаётся нимб вьющихся духов. Так что, может быть, и от меня останется эхо. У меня в багаже достаточно нитротекса, чтобы выяснить. Вот так вот.
Моё появление в проходе теряет элемент неожиданной драмы, потому что остальным в ряду приходится встать и выпустить меня, но когда они вернулись на место, я поднимаю маленький детонатор ближнего действия.
— Так, всем спокойно!
Объявление пилота трещит из динамиков — произошла ошибка, багаж погрузили не в тот самолёт, он улетел в Австралию. Я прямо представил бомбу, распыляющую бледную карусель со скелетами лошадей. Это жизнь, так она и устроена. Посреди стона разочарования ломлюсь на своё сиденье.
Пара часов стандартного сцеживания желчи, и что-то, да, на первый взгляд незначительное. Облом моего говенного плана запустил во мне медленный переход от одной формы бессилия к другой. Мы обсуждали технические вопросы и статистику, когда копили на билет — теперь я всё вспомнил. Железные данные об одном размазанном толпой на каждый миллион отъезжающих — и они ещё умудряются оправдать убийство полутора тысяч пленных в год.
— Воспевай шансы, как хочешь, — шепчу я соседу, — для этих бедных дураков выходит Сто процентов, понимаешь?
Он поднимает взгляд и сразу опускает его назад в тарелку. Еда у них тут резиновая, надутая вручную, но сознательно слишком маленькая, чтобы удержать меня на плаву в ледяной Атлантике. Вон сидит жирный мужик, кажется, что у него во рту запакован парашют. Если подумать, мой нос, похоже, набит до отказа. Чудотворное спасение? Или я буду категорично хрипеть, размываясь по дороге к земле, только чтобы обнаружить себя в облаке соплей за секунду до удара? Должен ли я пойти двинуть жирдяя в хавальник и отобрать единственное тонкое в нём — надежду на выживание?