— Привет, Доггер, — заботливо сказал я на входе, — он был один. Я рассказал ему, как копы украли моё снаряжение.
— Нет пределов тому, что требует от тебя умирающая система, Гипноджерри, — засмеялся он, обнажая скобы на зубах, похожие на кастет. — Только ограниченная земля может покончить одним ударом с правом на звук и правом на тишину.
— Он сослался на ремень законов, которым ограничили деятельность людей со склонностью к размышлениям и наслаждению.
— Из страха, что подражатель восстанет в счастии и смехе. Не то, чтобы глубинное вовлечение смысла для публики звукоизолировано безразличием. Печально, как галеон в бутылке.
Его руки перепрыгнули на старый восьми-канальный пульт. Он с ленцой работал со звуком искусственной фразы «вам нечего бояться» — тот реверсировался, усиливался, щёлкал, как хлыст.
— То же самое они проделали со мной — пытались послать меня в клинч за хранение хезилтина. — Это был прикол, ведь кокаин замедлил бы мысли Доггера до полицейских поползновений. У него восьмиканальный разум. — Это зависть гению, Джелл, чистая и кислая. Я чувствую жалость к ублюдкам, чтобы не злиться слишком сильно. Несправедливость звонит сквозь слои истории по заброшенному таксофону. Дай стрессу прорваться во внутренности, и окончишь в хирургии под беспечным ножом. Смотри. — И он проиграл слово «страх», указав на экран, где звук воспроизводился в геометрическую сетевую форму, которая бурлила мыльными пузырями. Он побарабанил по клавиатуре, остановив форму, потом вывернул её наизнанку, как варежку.
— А теперь сыграем эту форму как шум, — сказал он и нажал ввод. Система издала худшее пердение, какое я только слышал.
Доггер пояснил, что нашёл способ выявить внутреннюю сущность записанных вербальных утверждений. Некоторые высказывания издавали дзенский звук гонга. Другие — особенно молодёжные — вой ветра в пустыне. Политики, одновременно тупицы и гады, почти всегда порождали претенциозность.
Вот итог длинной цепи экспериментов. Доггер выяснил, что замедленное птичье пение — это шум кита, а ускоренный шум кита даёт птичье пение. Обнаружил, что если реверсировать речь с заявлением об отставке Никсона, получишь заклинание дьявола на литовском с прекрасным произношением. Когда он услышал, что рейв-законы объявили вне закона повторяющиеся ритмы, он исследовал публикацию в подробностях мушиной лапки. Ритм требовал чередования звука и тишины, или одного звука и другого. Доггер размышлял, можно ли применить законодательство к повторяющимся несправедливостям и нелепостям, но эти виды деятельности оказались постоянным, словно цельнотянутым, космическим шумом. Только регулярные паузы этой космическости смогли бы создать бит. Вот почему рейвы оказались противозаконны — чтобы в несправедливости и нечестности не увидели части противоправного процесса.
— Всё в игре, Гипноджерри. Злодеяния отличают человека от других животных — они и отстоящий большой палец.
Мимо провизжал поезд и Огонь проснулся, вскинул уши и брови.
Следующим вечером мы вернули мои вещи с помощью Антижабы. Мы посчитали, так как два зла не делают добра, наш поступок не выстоит против всеобщего разложения. Когда этот калейдоскоп меньшинств прошествовал в обезьянник, копы не могли поверить своей удаче и приступили к наказанию. Дубинки скакали, как лосось, когда он пытается сообщить об ограблении. Мы с Доггером проскользнули мимо, пока вечеринка не поскользнулась на крови и скуке.
С тех пор, как вышли новые законы, захватили столько акустического оборудования, что мы осознали, что самое безопасное — вломиться в копский склад конфискатов и без разговоров свалить туда наше добро. Кроме наркотиков, они сроду ничего не трогали. Но с учётом наступающей тусовки нам нужны были принадлежности, и на этот раз у нас был законный повод войти — моя оснастка для записи. Доггер всё отпускал комментарии, пока работал с кусачками болтов — он трепался до самого резкого, усиленно-сокрушительного конца.
— Почти перестал верить в ваше поколение, Джелл. Туннель без света в конце. Бесстрастные пустышки. Потом с божьей помощью цвет начал проникать со стен. Возвращение из мёртвых — и моё в том числе. Тебе надо было видеть меня в восьмидесятые, парень — такой обдолбанный, что отпустил баки на чужом лице. Потом однажды я ушёл за горизонт, и меня едва не придушила радуга.
Вот мы в складской комнате — я нашёл моё оборудование и понимал, что это был единственный способ его заполучить. Правду легче опровергнуть — её защита ослаблена.