Они показали мне фотографии с места преступления.
— Можно я их оставлю себе?
— Атом, твоя история не катит. И ей до боли не хватает вещественных доказательств. Но мы можем взломать каждую камеру хранения на вокзале Светлопива, и если найдём пушку, то засадим тебя как соучастника Сири. Так что ты по любому попал.
Скоро копы решили, что убивать меня необязательно — об этом я думал годами. Я мог говорить, что угодно и обвести полиграф — пуля Сири обрабатывала реакцию совести. Но героического подхода не было — я выстрелил случайно, немотивированно, и сам в себя. Близняшки хорошо прикололись.
Хуже всего, что у копов был пистолет, хотя они этого и не знали. На станции в Светлопиве тысячи камер хранения, и в каждой — по пистолету.
Зубодробитель
Терри Тантамаунт жил как котёнок, преодолевающий ступеньки на лестнице вверх. У него не бывало даже проблеска идеи, что правильно сказать в каждой конкретной ситуации. И, похоже, вообще специфическое представление о правильном и неправильном.
— Тебе не кажется, что я набрала вес?
— Да, слава Богу.
Однажды на вечеринке он взял двух омаров и изображал, как они беседуют — даже здесь он не выпердел подходящий обмен фразами. Люди вздрагивали от смущения. Иногда его пытались защищать, но чаще он видел разочарование, презрение, злость — даже отвращение.
— Только не говори, что всё это время спал.
— Ладно.
Иногда он жаждал ответа, заключённого в вопросе, но это казалось столь абсурдным обманом — неужели люди так плохо о себе думают, что стремятся обмануться?
— Эй, детка, если бы я была не в курсе, я бы сказала, что ты ревнуешь.
— Есть такое дело, киска моя.
В детстве эти промахи были непосредственны, как горелый пирожок, но время плелось, и они стали тусклыми синяками перманентных побоев. Он выяснил, что «Как дела?» это не вопрос, и прочие основы. Но не понимал их и мог только склонить перед ними клюв. Как поступить? Отрастить шкуру гордости? Притворяться безразличным? Истинная мука без ада.
— Республиканец или демократ?
— Мне надо из них выбрать?
Причудливые представления Терри о честности и смысле сделали его известным, подобно горящей шине. Если с них прямо требовали бумаги, люди демонстрировали абсолютную решимость уйти от проблемы, а Терри обычно чувствовал жалость и уступал. Загнанные в угол, они впадали в ярость или как минимум врали напропалую, дабы при первом удобном случае скрыться. Казалось, они тщательно взращивают чужие мнения.
— Угадай, что у меня есть.
— Хитро запрятанная повестка дня? Сначала он думал, что его девушка Янда сможет обучить его репликам в этом рабоче-крестьянском фарсе. Но сначала она пыталась отвертеться, потом краснела от стыда.
— Никто не задаёт такие вопросы, — говорила она. Но вот он был Терри. У него не было выбора — только притвориться, что он другое имел в виду. На этом пути лежало безумие. На каждой заре он читал простую, благородную молитву коммуникабельности.
— Что там с Янки?
— Ага, что там с ними?
Но факты обнаруживаются там, где соблазн светит ярче всего. Терри заметил, что Янда всегда получает кучу писем — минимум один пакет. Однажды ничего не принесли, и её это выбило из колеи. Она даже наорала на него в середине разговора:
— Что я, по-твоему, должна на это ответить? — Единственный раз, когда она не знала свою часть диалога.
Идея вкралась к нему в голову, как лиса, ползущая на брюхе под забором. Когда через пару дней Янда ушла, он обыскал дом. Под кроватью лежал почтовый конверт, внутри — листочки сценария. Драгоценное сокровище.
— Тебе не кажется, что я набрала вес?
— Конечно, нет.
— Только не говори, что всё это время спал.
— Конечно, нет.
— Эй, детка, если бы я была не в курсе, я бы сказала, что ты ревнуешь.
— Конечно, нет.
— Республиканец или демократ?
— Демократ.
— Угадай, что у меня есть.
— Здорово — люблю эту игру.
— Что там с Янки?
— Ох, четвертая и трое играют на их тридцатиярдовой линии, и остаётся только сорок секунд.
Сценарий прописывал правильную реакцию на каждую фразу Янды. В тот вечер он отбил каждую её подачу, и её лицо расцвело. Сначала Терри нравилось, как она верит, что это он, но её блаженство быстро вызвало в нём отвращение. Она совсем не ценит подлинный слог? И текст был такой квёлый, без тени вдохновения. Ему пришлось сдерживать себя, чтобы не добавить брызги красок. Но он знал, это напрягает людей.