Хрущев повернулся к Толбухину, зазвенев содержимым карманов. Маленький полноватый комиссар все еще буравил генерала взглядом.
— Я готов, Федор Иванович, — сказал он. — Надеюсь, вы довольны.
— Да, — ответил Толбухин. Конечно, с тех пор, как пали Москва и Ленинград, он не был по-настоящему доволен ни разу, но тут уж Хрущев ничем ему помочь не мог.
Толбухин достал из кармана офицерский свисток и издал длинную, пронзительную трель.
— Товарищи красноармейцы, мы добились своей цели! — закричал он во весь голос. — А теперь отступаем, чтобы довести задание до конца!
И вовремя. Снаружи фашисты уже обстреливали отряды оцепления. Но подкрепление, прибывшее изнутри арсенала, прибавило советским солдатам силы—и они прорвались на восток.
Теперь уж каждое отделение действовало самостоятельно. То есть каждая дивизия, согласно штатному расписанию Красной Армии—вернее, того, что от нее осталось на юге Украины. Естественно, отступление из Запорожья в степь не обошлось без потерь. Когда очередной советский солдат падал, сраженный пулей врага, у Толбухина щемило сердце. По нынешним временам, найти новобранцев было так нелегко. Впрочем, тут пригодятся только что добытые трофеи—а еще они помогут подчинить Красной Армии хотя бы некоторые банды, кочующие по степи. А когда у него добавится людей и оружия, в следующий раз он нанесет фашистам еще больший урон.
Но если он потеряет всех людей еще до отхода из Запорожья… «Что тогда, товарищ генерал армии?»—язвительно подумал он.
Вокруг свистели пули, разбрызгивая бетон и высекая искры при рикошетах от металла. На страх у Толбухина времени не было. Он должен был продолжать движение, выкрикивать приказы, оборачиваться и пускать новые очереди в наступающих гитлеровцев.
И вот наконец его сапоги захлюпали по грязи, а не по асфальту или бетону.
— Мы за городом! — закричал он ликующим голосом.
Неподалеку продолжал бежать Хрущев. Что ни говори, а характера комиссару было не занимать.
— Рассредоточиться! — приказал Толбухин всем, кто мог его услышать. — Рассредоточиться и спрятать трофеи в тайниках. После чего перейти к маскировке.
Без маскировки Краснаю Армию в этом регионе давно бы уничтожили. Толбухинцы вели себя как рыбы, плавающие в крестьянском море. Так же поступали красные китайцы товарища Мао, ведущие партизанскую войну с японскими империалистами.
Но Толбухину было не до мыслей о Мао—немцы вышли на рыбную ловлю. Из Запорожья двигалась фашистская пехота, моторизованные фашистские части, и даже пара танков. По ночам Толбухин опасался немецких пехотинцев больше, чем машин. Увернуться от машины в темноте было легко. От пехотинца—гораздо труднее.
Впрочем, это был не первый налет Толбухина на немцев. И не десятый, и даже не пятидесятый. Если он чего-то и не знал об арьергардных боях и засадах, то эта информация наверняка была бесполезной. Его бойцы жалили немцев снова и снова, жалили и тут же уносились прочь. Они понимали, как выдать большой отряд за маленький, а маленький за большой. Потихоньку-полегоньку они оторвались от преследователей.
Толбухин спустился в балку вместе с Хрущевым и несколькими бойцами из Восьмой гвардейской армии, после чего вылез с другого конца. Они направились назад в колхоз номер 122, где в свободное от налетов время работали на фашистских хозяев (как когда-то на советских).
— Стоп, — приказал Толбухин тихим, но настойчивым голосом. — Похоже, что немцы все еще следуют за нами. Заставим их об этом пожалеть. Лучшего места и не найти.
— Есть заставить пожалеть! — ответил один из солдат. Бойцы вернулись в балку и залегли за кустами и камнями. С ними залег и Толбухин. Он не мог бы объяснить, откуда он знал о преследующих небольшой отряд фашистах—но он знал о них. «Инстинкт загнанного зверя,»—подумал он.
И этот инстинкт его не подвел. Не прошло и четверти часа, как люди в шлемах, похожих на угольные ведра, начали спускаться в балку. Один из них поскользнулся и упал с жутким грохотом.
— Чертовы вонючие русские свиньи, — гортанно прорычал он по-немецки. — Они за это заплатят. Из постели подняли, сволочи.