Офелия. Он какает в сортире.
Гамлет. Ну вот, и он туда же! Да, видимо, судьба сама кунает нас башкой в горшок дерьма. Однако же, Офелия, вот что ещё меня тревожит. Мы все так много срем, что уж горшок нас удовлетворить не может. Я уж давно загадкою терзаюсь: как ты, в столь пышном платье с кринолином, садишься на горшок?
Офелия. О да, мой принц, чертовски неудобно. Приходиться использовать специальную подставку. Иной раз даже какнешь и на лавку.
Гамлет(задумчиво). Послушай, милочка…
Входит Глостер.
Глостер. К вам Лаэрт, милорд.
Гамлет. А, Глостер, с облегченьицем тебя. Зови сюда Лаэрта — паразита.
Глостер выходит и тотчас же входит Лаэрт. Он хромает, правая нога его перебинтована.
Лаэрт. Мое почтенье, принц!
Гамлет. Что с вами?
Лаэрт. В туалете я сидел. Кошмарная дристня меня терзала. И вот уж подтираясь, я сам не знаю, как в дыру попал ногой. И вот вам результат.
Гамлет. И поделом вам, дурень. То вам возмездие за смерть моего отца. Пока он мирно спал, вы в ухо его влили жидкий кал. Вы — гнусный отравитель, вас не жаль мне. Но многие, подобно вам, при приступах поноса могут попасть в очко. И, кажется, я выход уж нащупал.
Вдруг появляется Тень отца Гамлета.
Офелия в испуге визжит, Лаэрт со страху попердывает, Гамлет бледнеет и хватается за живот. Все дружно бздят.
Тень. Как мне пройти в сортир, скажите? Я дико срать хочу, вы путь мне укажите!
Гамлет. Ну и дела! Я сам щас обосрусь со страху. Сортир вон там, направо, во дворе. Вам не нужна ль бумага?
Тень молча удаляется в указанном направлении.
Гамлет. Вот! Видели? Уже и призрак какать захотел. Итак, вот выход мой из положенья: взгляните все на трон. Что, если под сиденье приделать нам горшок? Тогда любой бы мог, комфортно сидя, подристать спокойно. Горшок же можно будет вынуть, помыть, говно в помойку кинуть и вновь туда же вставить. А сверху, там, где дырка, сделать крышку; она сиденьем нам простым послужит.
Офелия. Да это просто чудо!
Лаэрт. Да вы — гений!
Гамлет. Я знаю. А сие изобретение я назову «стульчак». Грядет конец мученьям.
За окном вдруг раздается дикий крик. Входит Глостер.
Глостер. Мой принц, там призрак вашего батюшки в очко провалился.
Гамлет встает.
Гамлет (торжественно). То была последняя жертва очка! Отныне будет эра стульчака!
Опускается занавес, на нем надпись:
«До появления первого унитаза оставалось ещё каких-нибудь двести лет».
Взгляд в историю (продолжение)
Здесь самое время сделать небольшой привал в нашем путешествии по истории унитаза и вспомнить о его не менее великом предшественнике — ночном горшке. Тем более что эпоха его совсем не закончилась: всякий отсидит на нем положенный срок, покуда не дорастет до права восседать на фаянсовом троне. Да и потом, кто знает, то ли болезнь, то ли старость снова может заставить о нем вспомнить. Итак, первое дошедшее до нас изображение ночного горшка относится к V веку до н. э. — роспись на греческой вазе из обожженной глины: малыш по пояс сидит внутри посудины с высокой спинкой, через специальное отверстие свесив ножки наружу. Вот же какая замечательная в своей простоте, функциональности и изяществе конструкция!
Римляне предпочитали подвешивать уринальные горшки на стену на удобной мужской части граждан высоте, для чего конструкция посудин предусматривала специальную петлю. В Средние века существовали горшки-кубки «двойного назначения»: из них и пили, в них и опорожнялись.
Японский вариант ночного горшка, доступный лишь аристократической знати, являл собой прямоугольный деревянный пенал, предварительно заполнявшийся золой или древесным углем. Использовался он не только ночью, но и днем. Постоянные туалеты в домах предусматривались, а горшок за специальную рукоять можно было таскать по всему дворцу. Размеры он имел весьма приличные, и, кажется, это вообще чуть ли не единственная вещь, которая у японцев была покрупнее, чем у европейцев.
Где-то к 1500 году европейский горшок приобрел свою каноническую форму, с теми или иными модификациями дошедшую до наших дней. Впрочем, известны и отклонения от нее, вызванные «местной спецификой». Скажем, в ХVIII веке во Франции имел хождение горшок для дам, маленький, особой наклонной формы, чтобы незаметно носить его под платьем и, в случае нужды, использовать даже в людных местах. Название он получил «бордало» — по имени проповедника, допекавшего свою паству трехчасовыми проповедями. В 1907 году в Новой Зеландии был сконструирован «безмолвный» ночной горшок. По-особому изогнутая внутренняя поверхность и скрытая в стенках прокладка изоляции приглушала известные звуки, сопровождающие процесс.
Отдельно стоит упомянуть о замечательных росписях с пейзажами, зверями и птицами, украшавших ночную посуду, о рельефной лепки лягушках, квакавших при заполнении и опорожнении посуды, о поучительных надписях на стенках и донцах. О почти романных историях в картинках, прослеживавших целую жизнь от счастливой влюбленности до безнадежной каторги семейной жизни (завершалась история сюжетом, изображавшим несчастного мужа, терпящего побои своей мегеры-жены). Может, слышали популярную в мои детские годы народную песенку «Когда я был мальчишкой, ходить ещё не мог, мне мама подарила тот маленький горшок»? Так вот она тоже завершалась строками о том, как «тот маленький горшочек мне в голову летел». Да, горшок, если хотите, спутник и безмолвный свидетель всей человеческой жизни…
В книге Лугинды Лэмбтон «Храмы удобств и кабинеты восторгов» (вышла двумя изданиями в Лондоне и Нью-Йорке) место фронтисписа занимает роспись донца фаянсового горшка — в упор глядящий на нас персонаж, как бы произносящий вслух, громко и в рифму (при переводе утраченную): «Содержи меня в чистоте, хорошо обращайся со мною: тогда я никому не скажу, что видел».
В альбоме иллюстраций той же замечательной книги представлен и горшок с карикатурным изображением лорда Глэдстона, сделанный в Северной Ирландии и, надо думать, пользовавшийся там немалой популярностью. В ту пору ирландцы ещё не взрывали бомб в Лондоне, они просто срали на премьер-министра Ее Величества. На мой конформистский взгляд, этот вариант политической борьбы предпочтительней.
Самый уникальный экземпляр приведенной в книге коллекции — «Джерри № 1», с Гитлером на днище. Горшок, вдобавок ко всему, был ещё и музыкальным: когда его поднимали, начинал звучать гимн «Правь, Британия, морями». Здесь уже я на стороне тех, кто рвал бомбы, в том числе и в гитлеровском кабинете. Хотя что говорить, и такой вариант антигитлеризма несет в себе необходимый для победы оптимистический заряд.
В общем, не зря Тимур Кибиров сетует (все в той же поэме «Сортиры») на оскудение художественности нынешних, уж слишком функциональных подкроватных посудин: